Венгерский дневник - [2]

Вот торжественные парадные двери — я помню их ещё с тех времён. Два раза в день мы входили тут на совещания «молодёжи мира». Возле той каменной балюстрады обычно стояли греческие девушки в комбинезонах — партизанки с Граммоса. Здесь же, при входе, французские делегаты продавали альбомы импрессионистов, чтобы заработать на обратную дорогу. Дальше шла лестница, на которой элегантные офицеры и одетые в форму активисты проверяли пропуска. Конечным пунктом был многоярусный зал заседаний, окружённый бесчисленными галереями, — здесь на множестве языков произносились длинные речи в защиту мира. При слове «Сталин» мы все поднимались, яро скандировали два энергичных слога и аплодировали собственному энтузиазму, пока не опухали ладони…

Сейчас парадный вход заперт и глух. Другого мы, как ни бьёмся, не находим. Мы уже готовы уйти, как вдруг неслышно подъезжает машина. Кшиштоф хватается за дверцу и принимается по-французски объяснять сидящему рядом с шофёром, что мы польские журналисты и хотим попасть в парламент, поговорить с кем-нибудь из членов правительства. Пассажир — невысокий, моложавый брюнет — улыбается:

— Par exemple, avec moi?

Через минуту мы уже в парламенте.

В парламенте

Нашего собеседника зовут Геза Лошонци. Известный деятель левого крыла коммунистов, он долгие годы был отстранён от дел и подвергался преследованиям. Только теперь он стал государственным министром и членом узкого кабинета правительства. С лёгкой иронией он сообщает, что у него ещё ни помещения, ни секретарши и вообще он не блестяще знает здание, куда нас привёл. Вместе с ним мы довольно долго блуждаем по мрачным коридорам, полным пурпура и позолоты в стиле начала века. В этой покинутой людьми императорско-королевской роскоши что-то и жуткое, и гротескное. Ковры глушат шаги. Кажется, повернёшь голову и увидишь, как некто бесшумно крадётся за нами. Человек? История?

Но вот большая, освещённая, прокуренная комната. Здесь и в двух соседних кабинетах работают члены правительства, а с ними несколько писателей и журналистов. В комнату постоянно кто-то входит: то солдаты, не вытягивающиеся по стойке смирно, то рабочие со списками требований на тетрадных листочках, то небритые студенты. Никто не спрашивает пропусков, никто не говорит: «Сейчас узнаю, примут ли», — каждый идёт прямо к тому, с кем собирается говорить. Разговоры ведутся стоя, посреди комнаты и по всем углам. Кто-то звонит по телефону, кто-то оперся на подоконник и крупным, нервным почерком исписывает блокнот. Приток делегаций не устаёт ни на минуту. У товарищей, которые их принимают, синяки под глазами, но они крепко жмут руки ходокам — прощаясь с одними и тут же здороваясь с новыми.

Наше интервью идёт с перебоями. Появляются новые собеседники, предыдущих отзывают к другим делам. Мы говорим обо всём: о характере венгерской революции, о кристаллизующейся программе правительства народного единства, о требованиях ревкомов, о перспективе на ближайшие часы и дни. Правительство ещё не окончательно сформировано, предполагается сделать его более представительным. Только что шли переговоры с социал-демократами — к сожалению, они пока отказались войти в правительство, заявили, что предпочитают выждать. Но и в нынешнем составе правительство, можно сказать, с минуты на минуту расширяет свою базу. Об этом свидетельствует условная поддержка, выраженная несколькими наиболее серьёзными повстанческими группами, — под их требованиями и правительство готово подписаться. Самые срочные из этих требований: вывод из Венгрии советских войск, легализация политических партий, свободные выборы, наказание виновных. Примерно такую программу только что предложила революционная группа VIII и IX районов Будапешта, во главе которой стоят два офицера, несколько рабочих и студентов, писатель и парикмахер…

Марьян опять рассказывает, что он видел утром. Его это гнетёт — и он ищет ответа у венгерских товарищей-коммунистов. Помолчав, один отвечает:

— Поверьте, мы не садисты. Но этих людей пожалеть мы не способны.

Берёт слово седой Золтан Санто, член созванной несколько дней назад директории Венгерской партии трудящихся, бывший посол в Варшаве:

— Мы переживаем великую трагедию, трагедию народа и трагедию партии. Над этим народом совершили насилие. Коммунисты виновны — народ отвернулся от коммунистов. Народ прав. Мы должны наконец пойти с народом. Уже очень поздно, мы как партия потеряли почти всё, но мы должны пойти с народом. Нельзя умножать стыд, которым мы покрыты.

Ужасна эта боль старого человека, который всю жизнь отдал идее, а на склоне лет обнаружил, что был сообщником преступников.

— А они? С ними что?

— Они-то… Те… Да что там, их уже нету в стране. Уехали.

Ночь

Мне, собственно, следовало бы поставить новую дату — полночь давно миновала. Но для меня только кончается первый день в Будапеште.

Мы уходим из парламента, хотя товарищи предлагают остаться до утра: в городе может быть небезопасно. Поскольку мы всё-таки твёрдо решили уйти, нам дают эскорт — двух солдат с автоматами. Внизу мы нечаянно забредаем в зал, где целая команда укладывается спать вповалку. Когда солдат сразу так много, бросается в глаза тождественность венгерского и советского обмундирования. Однако ничто не помогло: революция сорвала погоны, приколола трехцветные кокарды — и вчера войска-близнецы стали друг против друга…