Венера и Адонис - [6]

– Вы считаете такое возможным? – воскликнул Зубов.

– Я окажу вам протекцию, – с комичным достоинством заявил Боски, – а это в настоящий момент значит больше, чем если бы вам покровительствовал сам Потемкин.

– Но я не понимаю… – запинаясь пролепетал Зубов.

– А вам до поры до времени ничего понимать и не требуется.

На следующий день Боски, вырядившийся по этому случаю самым причудливым и забавным образом, был приведен госпожой Протасовой к императрице, которая, вытянув ноги на кресло, сидела в покойном фотэ и читала новую французскую книгу. Она долго испытующе смотрела на художника и в конце концов улыбнулась его туалету, пестротой напоминающему ящик с красками.

– Стало быть, вы и есть художник Томази? – спросила она.

– Да, ваше величество.

– Я бы вас теперь ни за что не узнала, – продолжала Екатерина Вторая, – прошло слишком много времени с того дня, когда я вас видела.

– О! Ваше величество слишком добры к своему смиренному рабу, – с топорной галантностью ответил Боски, неуклюже расшаркиваясь, – ваше величество не хочет прямо сказать, что за минувшее время эти отвратительные оспины так обезобразили меня, что даже мой лучший друг, художник Боски, уже почти не узнает меня.

– Я искренне сожалею о постигшем вас несчастье, – промолвила Екатерина Вторая, откладывая в сторону книгу. – Вы были очень симпатичным мужчиной, да-с, очень симпатичным, без всяких преувеличений, и с первого взгляда обращали на себя внимание.

– А сейчас ваше величество находят, что я превратился в настоящее пугало, – воскликнул Боски, – но я надеюсь, что дама вашей беспримерной гениальности не лишит меня по этой причине своей благосклонности.

– У меня было намерение позволить вам нарисовать меня, – перешла к делу царица.

– О! Не отказывайтесь от этого намерения, ваше величество, – взмолился Боски. – Если вы полагаете меня достойным исключительной милости своей кистью увековечить прелести самой красивой женщины в мире.

– В прошлый раз, помнится, у вас по этому поводу было совершенно другое мнение, – улыбнувшись, заметила царица.

– В прошлый раз я еще как следует не проштудировал Рубенса, – пояснил Боски, – но сейчас я готов дать клятву, что в привлекательности вам нет равных, ваше величество, это так же верно, клянусь, как то, что меня зовут Томази.

– Ну хорошо, вы должны написать меня, – ответила Екатерина Вторая, в порыве всезатопляющей благодарности Боски бросился к ее стопам и поцеловал маленькую жирную руку, которую она любезно протянула ему. – Однако я хочу, чтобы это был не парадный портрет, а картина на тот или иной мифологический сюжет, – продолжала она.

Тщеславным желанием всех изуродованных корсетом и туфлями на высоком каблуке дам эпохи рококо было красоваться на живописном полотне в роли какой-нибудь основательно декольтированной женщины.

– Естественно, это будет мифологическая картина, – воскликнул продувной итальянец, все еще продолжал стоять на коленях перед Северной Семирамидой, – и теперь, когда я воочию лицезрею вас, ваше величество, во всей неотразимости вашей красоты, то говорю себе, ей по рангу представить только богиню любви и никого другого. Я напишу большую картину в жанре созданной Паоло Веронезе[12] для венецианского палаццо Манфреи «Венеры и Адониса».

– Хорошо, но где в таком случае мы возьмем Адониса, мой дорогой Томази? – горестно вздохнула царица. – Как жаль, что оспа нанесла вам такой вред, из вас получился бы великолепный Адонис. Ах! Каким же вы были красавцем, бедный Томази!

Она ласково положила руку ему на плечо.

– Ничего не поделаешь, что случилось, то случилось, ваше величество, – воскликнул Боски, – но я подберу подходящую модель для картины, вы только позвольте мне самому об этом позаботиться.

Уже на следующий день Боски приступил к работе, он набросал эскиз всей сцены и затем усадил царицу позировать. Ему удалось превосходно разрешить казалось бы неразрешимую проблему: создать реалистичную парсуну[13], но в то же время волшебством своего мастерства изобразить на полотне обольстительно красивую женщину. Екатерина Вторая получилась на своем портрете лет, по крайней мере, на тридцать моложе оригинала и была наделена всеми прелестями, коими обладала в ту пору, когда, украсив шапку гирляндой на дубовых листьях, в красном трактире призывала войска к мятежу против своего супруга, царя Петра Третьего. Взглянув на результат, она осталась очень довольна и все никак не могла расстаться с картиной, когда Боски велел перенести ее в свое жилище, чтобы дорисовать лежащего у ее ног Адониса[14], фигура которого была лишь предварительно обозначена несколькими смелыми мазками. Тем временем наступила осень, и двор опять обитал в Санкт-Петербурге, когда он закончил живописное полотно. Установив его в зале Зимнего дворца, он попросил пригласить царицу, чтобы та оценила его работу. Екатерина Вторая не заставила себя ждать. Боски отдернул занавес, скрывавший картину. И в то же мгновение она издала крик восторга.

– Восхитительно! – ахнула она. – Потрясающе! Вы блестящий художник, Томази, но этот Адонис, этот юноша, сладостная красота которого бесподобна, он, наверняка, только плод вашего представления об идеале?