Венеция.net - [27]

— Совершенно верно, но если вы наденете этот костюм, вам ничто не будет угрожать, он защитит вас от заразы.

Обернувшись, Якопо увидел, как Франческо Риста надевает длинную льняную, пропитанную воском тунику, которую подал ему старый смотритель, перчатки и белую маску с птичьим клювом. Потом оба медленно пошли в Зал Альберго, где вот уже месяц располагался чумной госпиталь.

Час спустя Якопо, по-прежнему работавший над картиной, увидел, как двое вышли из зала. Франческо Риста снял защитную одежду и маску, бросил ее на пол и распрощался со старым смотрителем. С помощью длинной палки тот осторожно взял каждый предмет одежды и выбросил в окно. Как только смотритель ушел, мучимый любопытством Якопо выглянул в окно: на улице старый смотритель сжигал одежду и маску.

В тот же вечер, когда угасающий свет уже не позволял художнику работать, Якопо опять повстречался со смотрителем, тот уходил из дворца. Не удержавшись, Якопо спросил:

— Зачем вы сожгли одежду, разве она уже не защищает от болезни?

— Настоящая защищает, и даже весьма надежно, синьор Тинторетто. Но видите ли, у той была одна особенность: клюв, куда по правилам надо положить лечебные травы с эфирными маслами, был наполнен тряпками и кусками кожи наших недавно умерших больных, плащ и перчатки тоже были заражены. Вечером у нашего сыщика начнется озноб, он будет стонать, бредить, и, если ему повезет, он протянет еще два или три дня. Несчастный унесет с собой в могилу всю ту чушь, которую я ему наговорил…

18

Спустя несколько месяцев эпидемия пошла на убыль. Луиджи Грото наконец-то вышел из тюрьмы, как и большинство других заключенных Венеции, содержавшихся в Поцци или Пьомби Дворца дожей. В один из дней начала зимы 1577 года он по обыкновению сидел у окна, рядом потрескивал огонь в камине. За годы пребывания в неволе он похудел, лицо сделалось бледным, движения утратили былую живость. Как человек, очнувшийся от долгого кошмара, он казался весь во власти своих мыслей.

Однако в тот день Луиджи Грото сидел неподвижно потому, что напротив находился его старый друг Якопо Робусти и писал его портрет. Художник воссоздавал образ своего друга таким, каким тот предстал перед его глазами. Поэт был в длинном черном плаще, отороченном серым мехом, в каждой руке держал книгу, глаза его были закрыты. Якопо пытался передать таким образом мир сокровенный, тайный, отобразить который еще не удавалось ни одному художнику, — мысли человека, смотрящего внутрь себя. Справа от поэта он изобразил оконный проем. Желтый свет, льющийся снаружи, свет заходящего солнца, резко контрастировал с мрачным грозовым небом.

Луиджи, услышав, что его друг прервал работу, попросил:

— Якопо, подойди к окну и скажи мне, пожалуйста, что ты видишь на лицах прохожих.

— Я вижу уныние, вижу горе тех, кто потерял жену, мужа или детей в этой страшной эпидемии.

— А еще что-нибудь видишь, Якопо?

— Что же еще я должен видеть?

— Может, если ты посмотришь повнимательнее на прохожих, ты увидишь и другое страдание, вызванное еще большими потерями?

— Что ты хочешь этим сказать, Луиджи? — удивился Якопо.

— Глаза мои слепы, но сердце чуткое, и я угадываю во взглядах проходящих мимо людей, что гораздо больше, чем своих близких, они оплакивают скорую и неминуемую гибель той, что совсем недавно называлась Светлейшей. Посмотри, в каком плачевном состоянии наш город. Куда девались величие, гордость, осознание своего предназначения? Где честолюбивые устремления? Какие победы ждут нас в будущем? Кому мы еще внушаем страх? Ты и я, мы уже старики и скоро покинем этот мир, но Венеция тоже старушка. Силы ее на исходе, а эта эпидемия еще больше ее ослабила. Быть может, Якопо, мы не увидим этого при жизни, но республику, без сомнения, ждет конец. Только Тициан еще создавал иллюзию, что общество уверенно смотрит в будущее, но теперь, когда и его унесла проклятая чума, ты стал величайшим из ныне живущих художников, а твои произведения, судя по тому, что ты о них говоришь, отражают лишь боль и тревогу.

Луиджи умолк, Якопо тоже долго молчал, размышляя над словами друга. Близились сумерки. Художник отложил кисти и, прощаясь с поэтом, сказал:

— Хоть судьба и лишила тебя зрения, ты один лучше, чем кто бы то ни было, видишь истинную Венецию.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: [email protected]

Тема: Объект ваших поисков

Дорогой профессор,

Еще раз прошу простить меня за то, что я вынудил вас расходовать силы. В ваших письмах порой столько энергии и жизнелюбия, что поневоле забываешь о вашем почтенном возрасте. Вряд ли я смогу в должной мере отблагодарить вас за все, что вы уже сделали, и спешу вас заверить, что не буду ставить перед вами новые задачи. В конце концов, венецианские библиотеки изобилуют источниками, и я сумею разобраться самостоятельно. Вы успели привить мне вкус к живописи и историческим исследованиям. Работая методично, я достигну своих целей без чьей-либо помощи. Разумеется, я не бог весть какой историк, и все же не теряю надежды проникнуть в тайну документа, обнаруженного в Скуоле Сан-Рокко.

И последнее. Не будете ли вы так любезны написать мне — всего в нескольких словах, — что являлось объектом ваших поисков, касавшихся таинственного сокровища, которые вам пришлось прекратить по состоянию здоровья?