Венеция. Карантинные хроники - [9]
У церкви Мираколи
Ну и рифмы у жизни и смерти. И голуби гулят, тут как тут.
Я уже подхожу к дому.
Вдруг в пронзительной тишине сизых сумерек из окон одного из домов напротив зазвучал рояль. Что это? Кажется, Шуберт. Не иначе как Беттина-соседка готовится к концерту. Хотя… стоп! Какой сейчас концерт… Стоит чуть отвлечься, уйти во внутреннюю мыслительную работу, и сюрреальная реальность отступает. Показалось? Но нет, из другого окна отчетливо зазвучала ария. Еще откуда-то издали – неумелые детские звуки флейты…
Как же я могла забыть! Это же флешмоб! Целый день мне приходили сообщения. Мы откроем окна, выйдем на балконы и будем играть и петь. Мы есть. Мы не призраки.
И в шесть часов вечера действительно зазвучала вся Италия.
– Alle 18.00 un generoso vicino mi ha deliziato con Mozart, io ho risposto con il finale dell’ “Oiseau de feu” di Stravinskij[15], – пишет в фейсбуке моя приятельница режиссер, живущая неподалеку.
И комментарии – из Рима, из Генуи, из Пизы. Гимн Италии, Вагнер, Fabrizio de André…
Мы вместе, даже если не можем обняться. Италия без музыки немыслима. Тем более в пятницу вечером.
Интересно, а что дают сегодня в Мариинке…
День седьмой
И потянулись длинные дни. Время изменилось. Вместо спрессованного полуфабриката оно стало состоять из сотни осмысленных мелочей. И даже для Венеции, где время и так течет по-особому, где нет машин и расстояния все еще измеряются шагами и мостами, оно стало другим. Время осмысления – говорят одни. Но если точнее – осмысленное время. Нет, еще не осмысленное нами, но наполненное иным содержанием. Смыслом. Тем, что рождается мыслью, но совсем ею не исчерпывается.
Плеск. Улыбка. Блик.
Сегодня утром я увидела спутниковые снимки Италии. С каждым днем наш Сапожок проступает все яснее. Нет, не погода. Это уходит смог. Вирусу удалось то, что не удалось всем зеленым и climate change активистам. Люди просто почти перестали ездить на машинах из города в город. Нечто похожее происходит и внутри. В этой вынужденной остановке броуновское движение планов, обязательств, дел затихает, и проступают очертания чего-то куда более важного. Никогда еще так много людей в современном мире не оставалось наедине с собой. “Внутренний ландшафт” не может не поменяться, а значит, есть надежда и на “внешний”.
Весна как будто тоже ушла на карантин. Затворилась дома и уже третий день почти не показывает носу. Тревожный ветер полощет навесы над закрытыми лавками. Из причаливающей по утрам мусорной лодки теперь разматывают шланг и моют площадь. Совершеннейший кадр Висконти.
Но город не умер. Он живет внутренней жизнью. В семьях. В домах. Сегодня в полдень она ненадолго выплеснулась снова на улицу: ровно в 12 жители Италии снова устроили флешмоб – высунувшись из окон. Мы аплодировали героизму итальянских врачей и медсестер. Аплодисменты отозвались эхом и хлопаньем крыльев вспорхнувших с площади голубей, уже привыкших быть ее хозяевами. Площадь, Пьяцца (Piazza), в Венеции только одна – Сан-Марко. А остальные площади именуются словом Campo – поле, каковыми они и были еще в домостовую эпоху. Природа с каждым днем наступает даже на наш (пусть даже весьма относительный) урбанизм. Кажется, скоро от неупотребления на мостовых начнет расти трава и лингвистический круг завершится.
Кто-то прислал ссылку на мое интервью двухдневной давности “Новой газете”. Как же это было давно. И как недавно, наоборот, была и венецианская чума, и холера, после которой закрыли дивные колодцы с питьевой водой, венчающие каждую площадь.
В Венеции историческая память об эпидемиях не только впечатана в саму архитектурную ткань города – церковь Салюте (“Здоровье-Спасение”) или sottoportico della peste (“подворотня чумы”), но и в годовой цикл. Дважды в год Венеция отмечает избавление от чумы. В ноябре праздник Madonna della Salute, а в июле Redentore – праздник Реденторе, Христа Искупителя.
Этот праздник в честь окончания чумы 1577 года стал не только одним из главных городских, но и семейно-дружеских. Напоминает московский Новый год. К нему готовятся заранее, договариваются, кто с кем и как встречает.
Набережные и лодки украшаются фонариками, гирляндами зелени и цветов. В этот день все человеческое содержимое лавок и магазинчиков, гостиниц и университетов, дворцов рассыпается по лодкам и спешит занять место в устье Большого канала и на лагуне напротив Пьяццы. Вдоль набережных ставят столики, каждый приносит свои еду и вино, и строится понтонный мост через канал Джудекки прямо к церкви Реденторе, по нему идет процессия во главе с венецианским патриархом. А к вечеру небо разрывается фейерверком – тысячью золотых рыбок. Все загаданные желания, неразгаданные судьбы, несказанные слова. Огромные цветы взлетают над городом и рассыпаются в темноте, ныряя в лагуну.
В автобиографической книге Екатерины Марголис «Следы на воде» Венеция выходит за пределы своих границ: трещины на ее стенах становятся переплетением человеческих судеб; ее мосты соединяют землю и небо, тот свет и этот; кружа по ее улицам, можно забрести в церковь, где одновременно служат две литургии – католическую и православную; лагуна незаметно переходит в заснеженное поле; воздушные шарики в руках детей у базилики Санта-Мария-делла-Салюте превращаются в надутые перчатки-«ежики» на постели мальчика Лёвы, умирающего от рака в московской больнице.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.