Венецианский аспид - [91]

– Белларио пишет, что молодой ученый правовед на суд сюда им прислан, – произнес дож, неизменно мастер провозглашать очевидное. – Где же он?[280]

Позади я услышал шаги, обернулся и увидел Порцию – во всем черном, в мантии стряпчего, накладной бороде и приклеенных к лицу усах. За нею шла Нерисса, одетая сходным образом, только в шляпе писца и с секретарским ящиком, похожим на тот, что я некогда носил за Шайлоком.

Дож протянул Порции руку, и та склонилась на нею солидно, как подобает любому юноше. Когда Нерисса поделилась со мною их планом, я решил, что дело нипочем не выгорит, но тут надо было признать – не ведай я правды, Порцию бы счел молодым человеком. Черты слишком нежны, правда, а девичьи изгибы ее Нерисса замаскировала складками мантии и заставила хозяйку надеть высокие сапоги, чтобы не так были заметны изгибы икр.

– Скажите, вы уже знакомы с тяжбой, которую здесь разбирает суд?[281] – спросил дож.

– Да, ваша светлость, – ответила Порция. – Я с делом ознакомился подробно. Который здесь купец? Который жид?[282]

– Ну, я даже не знаю, солнышко, – прошептал я Джессике. – Быть может, тот, кто в ятой желтой шапке и зачем-то так усердно свой точит нож[283] о сапог?

Джессика хихикнула – слишком девчонски для своего маскарада, и мне пришлось пихнуть ее локтем в бок, от чего она лишь еще сильней расхихикалась, только уже безмолвно, и тоже пихнула меня локтем.

Не успел я ей ответить тем же, как между мною и Харчком протиснулась Нерисса.

– Выглядишь любо, – произнесла она, даже не пытаясь звучать по-мужски.

– Да и ты, – прошептал я. – Потрясная борода. Так перетягивать себе этот бюст – просто грех, как таланты в землю зарывать, нет?

– Шшшш, – шикнула она.

– Вас Шайлоком звать?[284] – спросила Порция у еврея.

– Меня зовут Шайлоком[285], – подтвердил Шайлок. – Мёрри Шайлок.

– Мёрри? Клятого Шайлока крестили Мёрри? – вопросил я у Джессики, коя в свой черед на меня шикнула с другой стороны.

– Ну, не вполне крестили, – поправила меня Нерисса.

Джессика шикнула на нас обоих.

– Иск необычайный предъявлен вами в суд, но он по форме таков, что вам закон венецианский в нем отказать не может. – Порция повернулась к Антонио. – И теперь во власти кредитора вы, не так ли?[286]

– Да, так он утверждает[287], – ответил Антонио.

– Ну, так должен жид быть милосердным[288], – сказала Порция.

– А кто принудит к этому меня?[289] – сварливо осведомился Шайлок.

– Не знает милосердье принужденья, – ответила Порция, расхаживая перед помостом, словно читала нотацию школярам. – Двойная благодать его струится с небес, как тихий дождь: благословен как пощадивший, так и пощаженный. Оно всего сильнее в самых сильных, князей венчая лучше, чем венец. Их скипетры – эмблема светской власти, величества священный атрибут, который подданным внушает трепет. Но милосердье – скипетров превыше. Оно царит в сердцах у венценосцев, являясь атрибутом божества. Земная власть тогда подобна божьей, когда с законом милость сочетает. Хоть за тебя закон, подумай только, что, если б был без милости закон, никто б из нас не спасся. Мы в молитвах о милости взываем, и молитвы нас учат милости к другим. Пусть это смягчит суровость иска твоего, а иначе наш правый суд не сможет отвесть удар от этого купца[290].

– На голову мою деянья пускай падут, – ответил Шайлок. – Свершится пусть закон. Я неустойку требую[291]. – И вжикнул ножом два раза по кожаным его ножнам.

Порция кивнула.

– Да разве деньги он внести не в состоянье?[292]

– О да! – крикнул Бассанио. – Я пред судом здесь предлагаю удвоить сумму; если это мало, я обязуюсь удесятерить. Ручаюсь головой, рукой и сердцем, – коль мало этого, так, значит, зло попрало истину. Я вас молю, закон хоть раз своей склоните властью; для высшей правды малый грех свершите и обуздайте дьявольскую волю[293].

– Шайлоку, должно быть, это ужас как нравится, – сказал я Джессике. – Как же вы, публика, любите своими частями тела разбрасываться. – А потом наклонился к Нериссе: – Как это Бассанио вдруг удалось разжиться шестью тысячами дукатов?

– Девятью, – ответила Нерисса. – Когда сообщили о смерти Дездемоны, стряпчие передали Порции то золото, что женихи платили за участие в лотерее. Вчера вечером она тайно вышла замуж за Бассанио.

– Ну, вот и кранты трем ларцам.

– Это ты в один насрал?

– Муа? – рек я на чистейшем, блядь, французском.

– Ты в одном же какашку оставил, разве нет?

Я пожал плечами.

– Я же позолотил. Соскреб ножиком краску с ножки стола и посыпал.

– Ты ужасно злонамеренный мерзавец, Карман.

– Я? Ты же хотела, чтоб я ей глотку перерезал.

– Меня меланхолия обуяла.

– Красная куща?

– Что?

– Это еврейское.

– Я пырну тебя в жалкое ухо, Карман, – прошипела Джессика.

– Шшш, – шикнул на них обеих я. Злобные гарпии. Хотя нож у Джессики имелся.

– Никак нельзя! – сказала меж тем Порция Бассанио. – В Венеции нет власти, способной власть закона отменить. Так был бы создан грозный прецедент – он породил бы злоупотребленья к ущербу правосудия. Нет, нельзя[294].

– Нас Даниил-пророк пришел судить![295] – вскричал Шайлок. – О, юный мудрец-судья, как сильно и высоко я чту тебя![296]

– Прошу вас, дайте мне взглянуть на вексель