Вендетта, или История одного отверженного - [5]

Жара в городе стояла просто невыносимая. Небо представляло собой горящий купол, а залив – гладкое блестящее стекло. Тонкий столб дыма, поднимавшийся от кратера Везувия, еще более усиливал ощущение всепроникающего жара, который, казалось, окружил город кольцом огня. Даже поздними вечерами не слышно было голоса ни одной певчей птицы, в то время как в моих садах, находившихся на высоте среди лесов, где было сравнительно прохладно, соловьи разразились булькающими потоками мелодии, наполовину радостной, наполовину печальной. Я принял все меры предосторожности, необходимые, чтобы инфекция не проникла в нашу усадьбу. Фактически, я бы вообще покинул эти места, если бы не знал наверняка, что поспешное бегство через зараженные районы несет с собой опасность близкого контакта с болезнью в пути. А кроме того, моя жена совсем не нервничала, и я думаю, что очень красивые женщины вообще редко нервничают. Их невероятное тщеславие является превосходным щитом против любого мора, ведь оно помогает им преодолеть основной элемент опасности – страх. Что касается нашей Стелы, переваливающегося с ноги на ногу карапуза двух лет, то она росла здоровым ребенком, относительно которого ни ее мать, ни я не испытывали ни малейшего беспокойства.

Гуидо Феррари приехал и оставался у нас, в то время как холера, словно острая коса среди зрелого зерна, выкашивала целыми сотнями нечистоплотных неаполитанцев. Мы трое с маленькой свитой слуг, никому из которых ни в коем случае не разрешалось посещать город, жили на одной мучной еде и дистиллированной воде, регулярно мылись, вставали и ложились спать рано и находились в самом добром здравии.

Помимо всех прочих достоинств моя жена также обладала очень красивым и хорошо поставленным голосом. Она умела петь с изящным выражением и многими вечерами, когда Гуидо и я сидели в саду и курили после того, как маленькая Стела легла спать, Нина услаждала наш слух соловьиным пением, исполняя песню за песней о людях, исполненных дикой красоты. К этому пению Гуидо часто присоединял свой глубокий баритон, сочетавшийся с ее нежным и чистым сопрано также прекрасно, как шум фонтана с трелью певчей птицы. Я и сейчас слышу эти два голоса, их совместное звучание до сих пор стоит насмешливо в моих ушах; тяжелые духи флердоранжа, смешанного с миртом, плавают в эфире вокруг меня; горит желтая полная луна в синем небе, и снова я вижу две головы, наклонившиеся друг к другу, одну светлую, а другую темную – моя жена и мой друг – те двое, чьи жизни я ценил в миллион раз дороже, чем собственную. Ах! То были счастливые дни, ведь самообман всегда таков. Мы никогда не бываем в достаточной мере благодарны тем искренним людям, которые сумеют пробудить нас от сладкой мечты, однако именно таковые и являются нашими истинными друзьями. Если бы мы только это понимали.

Август всегда был самым кошмарным летним месяцем в Неаполе. Холера распространялась с ужасной быстротой, и люди, казалось, буквально обезумели от ужаса. Некоторые из них, охваченные духом дикого отчаяния, погружались в оргии разврата и несдержанности, опрометчиво игнорируя все вероятные последствия. Одна из таких безумных пирушек имела место в известном кафе. Восемь молодых людей, сопровождаемых восемью девушками замечательной красоты, приехали и заказали отдельную комнату, где им подали роскошный ужин. В конце трапезы один из присутствовавших поднял бокал и произнес тост: «Слава холере!» Он был встречен бурными криками аплодисментов, и все выпили за это с безумным смехом. Той самой ночью все гуляки умерли в ужасных муках, их тела привычно втиснули в наспех сколоченные гробы и похоронили один поверх другого в яме, торопливо вырытой для этой цели. Подобные мрачные истории достигали нашего слуха каждый день, но они нас не слишком печалили. Стела являла собой живое очарование, действовавшее подобно щиту против мора. Ее невинная игривость и детский лепет отвлекали и занимали нас, окружая атмосферой, исцелявшей физически и морально.

Однажды утром – то было одно из самых жарких утр того палящего месяца – я проснулся раньше, чем обычно. Надежда снискать хоть немного прохлады в воздухе заставила меня подняться и прогуляться по саду. Жена крепко спала на моей стороне постели. Я тихо оделся, чтобы не потревожить ее. Когда я собирался покинуть комнату, неясный порыв заставил меня возвратиться, чтобы взглянуть на нее еще раз. Насколько прекрасной она была! Она улыбалась во сне! Мое сердце забилось быстрее, когда я пристально посмотрел на нее, она принадлежала мне уже целых три года! Мне и только мне! Страстное восхищение и любовь к ней увеличивались во мне пропорционально уходящему времени. Я поднял один из рассыпавшихся золотых локонов, лежавший как яркий солнечный луч на подушке, и нежно поцеловал. Затем, не зная еще своей дальнейшей судьбы, я вышел наружу.

Слабый бриз приветствовал меня, когда я медленно прогуливался по садовым дорожкам. Дыхание ветра было недостаточно сильно для того, чтобы заставить листья трепетать, и все же в нем ощущался солоноватый привкус, который несколько освежал после тропически знойной ночи. Я в то время увлекся исследованиями Платона, так что по пути ум мой был занят высокими проблемами и глубокомысленными вопросами, которыми задавался этот великий учитель. Увлеченный потоком своих мыслей я зашел дальше, чем предполагал изначально, и оказался в конце концов на обходном пути, которым уже давно не пользовались в нашем домашнем хозяйстве. Это была вьющаяся дорожка, ведущая вниз в направлении гавани. Место было тенистым и прохладным, и я шел по дороге почти бессознательно, пока мельком не увидел мачты и белые паруса, просвечивающие через листву разросшихся деревьев. Я уже собирался вернуться той же дорогой, когда вдруг услышал внезапный звук. Это был низкий стон, выдававший сильную боль, а точнее придушенный крик, который, казалось, издавало какое-то животное, испытывающее страшные муки. Я повернулся на тот звук и увидел лежащего лицом вниз на траве мальчика, маленького продавца фруктов лет одиннадцати или двенадцати. Его корзина стояла рядом с заманчивой грудой персиков, винограда, гранатов и дынь – очень вкусной, но опасной во времена холеры едой. Я тронул парня за плечо.