Вендетта, или История одного отверженного - [4]

Двери нашего дома были всегда открыты. Наша вилла стала центром веселья для самых знатных членов высшего общества во всем Неаполе и в его округе. Моей женой восхищались все, а ее прекрасное лицо и изящные манеры стали предметом обсуждения повсюду. Гуидо Феррари, мой друг, был одним из тех, кто громче всех восхвалял ее достоинства и оказывал ей самое галантное уважение, что еще более расположило его ко мне. Я доверял ему как брату; он приходил и уходил, когда ему было угодно, он преподносил Нине многочисленные цветы и причудливые безделушки, приходившиеся ей по вкусу, и относился к ней с братской добротой. Чаша моего счастья была преисполнена любовью, богатством и дружбой, а чего же более мог желать человек?

И вскоре еще одна капля меда добавилась в чашу моей сладкой жизни. Утром первого мая 1882 года родился наш ребенок – девочка-младенец, прелестная, словно один из белых цветов анемонов, которые в тот сезон густо росли в лесах, окружавших наш дом. Малышку принесли ко мне на тенистую веранду, где я сидел за завтраком с Гуидо. Она была крошечная, бесформенная в пеленках, завернутая в мягкое кашемировое старое кружево. Я взял этот хрупкий комочек в руки с нежным благоговением, она открыла свои глазки, которые оказались большими и темными, как у Нины, и свет голубого неба, казалось, отражался в их чистых глубинах. Я поцеловал крошечное личико; Гуидо сделал то же самое, и ясные тихие глазки осмотрели нас обоих со странной полувопросительной торжественностью. В это время птичка, сидевшая на ветвях жасмина, затянула тихую, нежную песню, и мягкий ветерок унес и рассеял лепестки белой розы у наших ног. Я отдал девочку служанке, которая ждала, чтобы забрать ее, и проговорил с улыбкой: «Скажите моей жене, что мы поприветствовали ее Майский цветок».

Гуидо положил свою ладонь на мое плечо, когда прислуга вышла, его лицо было необычно бледным.

«Вы отличный парень, Фабио!» – сказал он неожиданно.

«Так оно и есть! А что? – спросил я полунасмешливо. – Чем я лучше других?»

«Вы гораздо менее подозрительны, чем большинство», – он отвернулся от меня, поигрывая невзначай веточкой клематиса, который тянулся по одному из столбов веранды.

Я взглянул на него с удивлением: «Что вы имеете в виду, друг мой? У меня есть причина подозревать кого-то?»

Он засмеялся и вновь занял свое место за обеденным столом.

«Да нет же! – ответил он, искренне глядя на меня. – Но в Неаполе сам воздух наполнен подозрением, кинжал ревности всегда готов ударить, и неважно, справедливо или нет, здесь даже дети уже изощрены в пороках. Кающиеся грешники исповедаются священникам, которые хуже, чем кающиеся грешники, Боже мой! В нынешнем состоянии общества супружеская преданность – это просто фарс, – он сделал краткую паузу и затем продолжил. – Не прекрасно ли знаться с таким человеком, как вы, Фабио? С вами, человеком счастливым в семейной жизни, не имеющим даже тени облака на небе своего доверия».

«У меня нет причин для недоверия, – сказал я, – Нина невинна как дитя, которому нынче она стала матерью».

«Правда! – воскликнул Феррари. – Чистая правда! – и он взглянул на меня улыбающимися глазами. – Она чиста словно девственный снег на вершине Монблан, чище первосортного алмаза и недоступная, как самая далекая звезда! Не правда ли?»

Я кивнул с ощущением странного беспокойства: что-то в его поведении озадачило меня. Однако наш разговор скоро перешел на другие темы, и я больше не возвращался к этому вопросу. Но пришло время – и очень скоро – когда у меня появилась серьезная причина вспомнить каждое слово, сказанное им тогда.

Глава 2

Неаполитанцы хорошо помнят лето 1884 года. Все местные газеты пестрели описаниями его ужасов. Холера проносилась над нами подобно опустошающему демону, от чьего смертельного дыхания множество людей, молодых и старых, были брошены умирать прямо на улицах. Смертельная болезнь, порожденная грязью и преступным пренебрежением элементарными мерами санитарной предосторожности, выкашивала город с ужасной скоростью и хуже чумы сеяла всеобщую панику. Незабвенный героизм короля Хумберта возымел свой эффект лишь на образованные классы, но среди низкого неаполитанского населения безраздельно властвовали презренный страх, грубое суеверие и крайний эгоизм. Один случай может послужить наглядным примером. Один рыбак, хорошо известный в своей округе, красивый молодой человек, был схвачен во время работы на своей лодке первыми симптомами холеры. Его понесли к материнскому дому. Старуха с внешностью истинной ведьмы наблюдала издалека за небольшой процессией, поскольку та не сразу приблизилась к ее жилью и, поняв в чем дело, она быстро забаррикадировала дверь и никого не впустила.

«Пресвятая Дева Мария! – кричала старуха визгливо через полуоткрытое окно. – Оставьте этого презренного несчастного на улице! Неблагодарная свинья! Он собирался принести чуму в дом его собственной уважаемой матери! Святой Иосиф! Кому нужны такие дети! Оставьте его на улице, говорю вам!»

Было бесполезно убеждать в чем-либо это старое чучело в женском обличье. Ее сын был, к счастью для себя, без сознания, и после некоторых пререканий его уложили на пороге, где он вскоре и умер, а его тело позже было увезено труповозкой, подобно куче мусора.