Вендетта, или История одного отверженного - [3]

В этом мире никому не позволено постоянно пребывать счастливым. Судьба – или чья-то злая прихоть – не может вынести того, чтобы мы находились в постоянном покое. Достаточно одного тривиального взгляда, слова, прикосновения – и вот, крепкие узы давней дружбы разорваны на куски, и мир, который представлялся таким глубоким и нерушимым, внезапно рушится. Это случилось со мной, точно также как и с другими. Однажды – как хорошо я помню это! – в один душный вечер в конце мая 1881 года я находился в Неаполе. Я провел день на своей яхте, неспешно плавающей по заливу, подгоняемой дуновениями слабого попутного ветра. Отсутствие Гуидо (он отбыл тогда в Рим на несколько недель с каким-то визитом), обеспечивало мне некое уединение, и когда мое легкое судно уже заходило в гавань, я находился в задумчивом, каком-то неуверенном настроении, вслед за которым вскоре пришла и депрессия. Несколько матросов, которые управляли моим судном, разбежались в разные стороны, как только мы высадились на берег, – каждый в соответствии с собственными предпочтениями в области удовольствий или разврата, – но я был не в том настроении, чтобы веселиться. И хотя у меня имелось много знакомств в городе, я мало интересовался теми развлечениями, что они могли предложить мне. Когда я прогуливался вперед по одной из основных улиц, раздумывая о том, стоит ли возвращаться пешком к моему дому, стоявшему на высокой горе, то услышал звук пения и заметил вдалеке мерцание белых одежд. Тогда шел месяц май, и я сразу догадался, что ко мне приближалась процессия в честь Пресвятой Мадонны. Наполовину от безделья, наполовину из любопытства, я остановился и стал ждать. Поющие голоса приближались, я уже видел священников, прислужников, раскачивающиеся золотые кадила, наполненные благовониями, мерцающие свечи, белоснежные одеяния детей – и затем, внезапно вся живописная красота этой сцены закружилась в моих глазах в одном пятне блеска и цвета, среди которого я увидел одно лицо! Одно лицо, сиявшее, словно звезда в обрамлении янтарных локонов; одно лицо, окрашенное нежным цветом искреннего очарования, совершенно прекрасное, освещенное двумя яркими глазами, большими и черными как ночь; одно лицо, на котором таяла полудразнящяя, полусладкая улыбка. Я пристально смотрел на него, не отводя глаз, ослепленный и взволнованный, ведь красота делает всех нас такими глупцами! Это была женщина – представительница того пола, которому я не доверял и избегал, – женщина в самой ранней весне ее юности, девушка пятнадцати или самое большее шестнадцати лет. Ее вуаль была отброшена назад случайно или по задумке модельера, и на один краткий миг я окунулся в этот соблазняющий душу взгляд, в эту чарующую улыбку. Процессия прошла, видение исчезло, но в тот краткий отрывок времени одна эпоха моей жизни завершилась навсегда и началась новая.

Я, конечно же, на ней женился. Ведь мы, неаполитанцы, в таких делах времени не теряем. Нам не достает благоразумия. В отличие от холодной крови англичан, наша стремительно мчится по венам, при этом она горяча словно солнце и вино и не нуждается ни в каких дополнительных стимуляторах. Мы страстно любим, мы желаем, мы обладаем – а затем? «Мы также быстро пресыщаемся, – скажете вы, – ведь эти южане столь непостоянны». Нет! На самом деле мы пресыщаемся гораздо меньше, чем вы думаете! А разве англичане не пресыщаются? Разве у них не появляется время от времени скрытая скука, когда они сидят в укромном уголке возле очага их «дома, милого дома», с их растолстевшими женами и в окружении всегда многочисленного семейства? На самом деле, да. Однако они слишком осторожны, чтобы это признать.

Не стану рассказывать здесь историю своего ухаживания, ведь она была краткой и сладостной, как прекрасно исполненная песня. У нас не возникло никаких препятствий. Девушка, которую я желал, была единственной дочерью разорившегося флорентийского дворянина самого развратного характера, который добывал свое пропитание за игровым столом. Его дочь воспитывалась в женском монастыре, известном строгой дисциплиной, так что девушка не ведала почти ничего мирского. Она была, как он уверял меня с умиленными слезами на глазах, «столь же невинной, как цветок на алтаре Мадонны». И я верил ему: ну что могла эта прекрасная, юная, дева с тихим голоском знать хотя бы о тени зла? Я так стремился скорее сорвать эту прекрасную лилию для гордого единоличного обладания, что ее отец с удовольствием мне ее отдал, несомненно, внутренне поздравив себя со столь удачной партией, которая выпала на долю его обнищавшей дочери.

Мы поженились в конце июня, и Гуидо Феррари украсил нашу свадьбу своим великолепным присутствием.

«Во имя бога Бахуса! – восклицал он после окончания брачной церемонии. – Вы превзошли меня, как учителя, Фабио! В тихом омуте черти водятся! Вы вытащили лучший драгоценный камень из шкатулки Венеры, отыскав прекраснейшую девушку в Королевстве Обеих Сицилий».

Я пожал его руку, и легкое раскаяние укололо меня, поскольку отныне он перестал быть первым человеком в моей жизни. И я почти пожалел об этом. В мое первое утро после женитьбы я оглянулся назад, к былым временам – таким далеким теперь, хоть и столь недавним – и вздохнул, думая, что они закончились навсегда. Но я взглянул на Нину, мою жену. И одного этого было достаточно! Ее красота ослепила меня и пересилила все сомнения. Тающая нежность ее больших прозрачных глаз взбудоражила мою кровь, и я забыл обо всем на свете. Я находился в том высоком бреду всепоглощающей страсти, когда любовь и только любовь, кажется смыслом существования. Я достиг тогда самого верхнего пика счастья, когда каждый день был словно праздник в волшебной стране, а ночь возносила на вершины блаженства. Нет, я так никогда и не пресытился ею! Красота моей жены не надоедала мне, а только возрастала с каждым днем обладания ею. Я никогда не замечал иных граней ее личности, кроме красоты, так что в течение нескольких месяцев она сумела досконально изучить все глубины моего характера. Так она осознала, что особенно нежными взглядами своих прекрасных глаз могла легко превратить меня в преданного раба и научилась управлять этой моей слабостью, превратив ее в собственную власть надо мной и получив возможность вертеть мною, как ей было угодно. Я мучаю себя этими глупыми воспоминаниями. Все мужчины, перешагнувшие тридцатилетний рубеж, обычно уже успевают изучить различные женские уловки: эти игривые полунамеки, которые ослабляют волю и останавливают даже самого сильного героя. Любила ли она меня? О да, я так предполагаю! Оглянувшись назад на те дни, я могу откровенно сказать, что, скорее всего, она любила меня, как девятьсот жен из тысячи любят своих мужей, а именно, ради того, что они могут получить от них. А я ничего не жалел для нее. И если я сам принял решение боготворить ее и возносить до ангельских высот, тогда как она находилась на самом низком уровне простой женщины, то это оказалось лишь моим собственным безумием, а не ее ошибкой.