Велькино детство - [17]

Куст затрясся.

– Ты чего там? — заволновался Велька и вытянул голову, пытаясь хоть что-то разглядеть.

– Мураши, блин… — сирень зашуршала, из темной ее зелени вынырнула растрепанная голова. Федька остервенело почесал лопатку и продолжил:

– И кого значит увидит, того косой — чик! — провел он поперек шеи.

– Дурак ты, Федька, — в сердцах сказал Велька и залепил Федьке полновесный щелбан.

– Ах. ты…я, — оскорбленный до глубины души Федька свечой взвился, сжимая кулаки, но тут же изменился в лице и охнув, упал обратно.

– Блин…увидела, сюда идет. Мамочки.

— Спокойно…не дрейфь, — Велька сглотнул комок в горле, — Я тебя прикрою.

— Мы ж ей того, помешали, — задыхающимся шепотом зачастил Федька. — Чтоб люди больше не помирали, мы ей косу и сломили.

— Как это сломили? — сразу и не понял Велька, глядя на увеличивающуюся фигурку.

— Обыкновенно, молотком, — пояснил Федька, затаенно почесываясь. — Хрясь и того …

— Совсем сдурели?

— А что — пусть лучше люди помирают?

— Блин, давно я такого бреда не слышал, — разозлился Велька. — Вылезай, прощение просить будешь.

— Ты, что, обалдел? — Федька от ужаса даже перестал чесаться. — Мне ж тогда хана. Не выдавай меня, Вель, не надо. Ну пожалуйста..

Бабка приближалась, а Велька стоял на месте. Умоляющий Федькин голос поколебал его решительные намерения, и теперь Велька не знал, что делать. Он не мог бросить Федьку в этих кустах один на один с неизвестностью, но и выдать его не мог.

Ему казалось, прошла вечность, пока фигурка приблизилась.

— Зддравствуйте, бабушка — почему-то запинаясь, поздоровался Велька, когда сгорбленная старушка в темно-синем платке и глухом черном платье поравнялась с их калиткой.

— Косу вот сломили, — тихо сказала она и показала сточенный обломок лезвия, зажатый в темной обветренной ладони. — Мальцы..

— Ой, бабушка, я даже и не знаю, кто такое мог сделать, — притворно ужаснулся Велька, и почувствовал, как щеки его начинают гореть.

Старушка, не отвечая, поглядела на него. Сморщенное ее лицо ничего не выразило. Вельке показалось, что она смотрит и не видит — ни его, ни дрожащих над Федькой ветвей сирени, ни звенящего цепью Кардамона, ни их дома, а смотрит куда-то очень далеко.

— Ну ладно, — она вздохнула и пошла дальше, шаркая стертыми ботинками.

— Ну что? — из сирени вынырнула взъерошенная голова Федьки, — Свалила она?

Велька глянул вослед сгорбленной спине, опоясанной платком и ему вдруг стало стыдно.

-Да, — сказал он. — Дурак ты, Федька. И кличку вы ей дурацкую придумали — бабка-смерть. Она же просто старенькая.

— Старенькая, да удаленькая, — почесываясь, веско отметил Федька, — Я на тебя погляжу, когда ты ее встретишь, с косой и на кладбище.

— Топай давай… — Велька вытянул из сирени сухой прутик и выразительно посвистел над Федькиной головой.

— А то и пойду, — независимо пробурчал Федька, выбираясь из сирени, — Подумаешь…

Он осторожно выглянул за забор, и никого не увидев, быстро стукнул калиткой.

— Ну, спасибо что ли, — шмыгнул он носом на прощание. — Ты ее, смотри, опасайся, она ж с тобой говорила.

— Иди-иди, — Велька напутственно махнул прутиком, и Федька мигом скрылся с глаз.

Велька потянулся, и решил тоже прогуляться. Он прикрыл за собой калитку и, рисуя прутиком в пыли загадочные знаки, пошел по улице, пустынной и тихой. Из головы не выходила «бабка-смерть», ее шаркающая походка и руки — загрубелые и темные.

Мало-помалу он вышел за околицу. Дорога исчезала вдали меж желтыми полями и где-то вверху, под самым солнцем, звенел жаворонок. Воздух тек над ним прозрачной блистающей рекой и Велька потерялся во времени, сам того не заметив, как дошел до ближней рощи.

Оттуда, из тени меж стволов ему в глаза вдруг ударило ярким блеском. Велька подошел, потрогал горячее на солнце железо прутьев ограды и удивился — как его сюда занесло.

Он совсем забыл, что в этой роще было старое деревенское кладбище. На нем уже не хоронили, возили на новое — за бугром, куда Велька еще не забирался. Он на старом-то был всего раз, однажды с бабушкой, на Родительскую субботу, когда приезжал на весенние каникулы. Бабушка тогда надела белый платок, и они долго стояли в церкви, где толстый батюшка громко и непонятно пел басом и махал коробочкой с угольками. Сладкий дым от коробочки струился по темному воздуху, а Велька глядел на него. Ему хотелось подойти и потрогать эти прозрачные дрожащие пласты, но он держал свечку. Горячий парафин стекал ему на пальцы, но Велька терпел, потому что бабушка сказала, что в церкви нельзя ругаться, а надо терпеть. Потом они шли за околицу, нагоняя соседей с корзинками, накрытыми полотенцами и бабушка долго сидела и что-то шептала у покосившегося обелиска со полустершейся красной звездой.

Все это разом вдруг ему вспомнилось. Велька огляделся — никого кругом не было. Он тихонько перелез через ограду, бочком протиснулся мимо могилы и, выйдя на дорожку, пошел, насвистывая и помахивая прутиком.

Было тихо-тихо, золотые лучи отвесно пронизывали сумрак, и Велька постепенно наполнился той же тишиной, опустил прутик и уже медленно шел по тропинке, как вдруг увидел — черная, страшная сгорбленная тень, хищно поводя косой, упала на его пути. Дыхание у него перехватило, сердце жаворонком затрепыхалось в груди, и Велька разом припомнил все фильмы ужасов, какие видел. Тень, взмахивая косой, со зловещим шарканьем и свистом приближалась. Велька, обмирая от страха, стал медленно сползать по дереву. Удары сердца оглушали его и …