Великолепная десятка. Выпуск 2 - [2]

снова соврало. Видимо, аксиомы

тоже порой ошибочны, будто шаг

в ногу со всеми. Только ответ искомый —

не/повторим.

А, еrgo, и доказать

мы ничего не сможем. И, значит, надо

просто прожить себя – так, чтоб взглянув назад,

время, набрав в ведро чешуи заката,

вновь прожужжало на небе допоздна.

Женщина

– Бог, не суди! – Ты не был

Женщиной на земле!

М. Цветаева

В кармане – обрывки бумаги да несколько крон,

а плащик на рыбьем меху не по-зимнему тонок.

И хрупкая женщина – солнце забывший ребенок —

стучит каблучками. Пусть в городе этом сыром

покорно читают молитвы уставшие петь.

Воробышек сизый летел за ключом журавлиным,

но снова отстал. Вы протянете руку, Марина?

Он серый? Он синий? А церкви угрюмая клеть

по-прежнему рядом. Горяч и чуть-чуть бестолков,

срывается стих – бесприютен, свободен, бездомен —

И грешная женщина вверх поднимает ладони,

чтоб крошками слов накормить равнодушных богов.

«Тянуться к солнцу рыжей головой» (каштановое настроенческое)

Тянуться к солнцу рыжей головой,

ловить тепло – бездумно, как подсолнух.

Не верить в холод. Отстраненно-сонно

смотреть в окошко.

В грязно-голубой

купели неба прохудилось дно,

и за стеклянной гранью в хлопьях пенных —

усталый город. В мятой ленте Рейна

мелькнули мост, вагон и заодно

мое лицо. Осенний зябкий сплин

укрылся в вязкой темноте карманной.

По шелковистой кожице каштана

струится свет. Привычно нелюдим

пустой перрон.

И, в общем-то, пора

мечтать о зимних праздниках и чуде,

писать wish-list, продумывать маршруты

и подводить итоги.

В леера

трамвайных струн уткнулся небосвод.

В тепле руки – каштановая кожа

пригрелась и (как все же мы похожи!..)

не верит в снег. Всю зиму напролет.

Та, которая

Костяшки горбятся – что там нынче? уже ноябрь?

Роняю в лето сухой остаток зерна и плевел.

Живу упрямо. Не так, чтоб верно, но где-то рядом.

Без права правки.

И то, что давит все чаще слева,

уже не страшно.

Не так, чтоб вовсе, но как-то возле.

По крыше топчутся – Феб опять колесо прошляпил.

А я /поверишь?/ с утра проснулась нелепо-взрослой,

но все же слышу, как тот – по матушке, шепеляво —

клянет коней.

Знаешь, мне – из глины, из хлябей зябких —

не стать Марией. И Магдалиной – никак, пожалуй.

Прогноз устойчивый. Что там солнце? Сегодня всмятку?

А мне —

из ливней, из грязи лепкой —

крушить скрижали.

И быть, пока.

На износ, ребячески, беззаветно.

И свято знать, что когда-то время начнется снова,

и та, которая будет после, стреножив ветер,

в solaris plexus пустого мира уронит слово.

«Мягкий блеск позолоты. Муаровый шелковый шарф» (под молитву колес)

Мягкий блеск позолоты. Муаровый шелковый шарф

на покатых плечах. На коленях – перчатки да веер.

За окошком купе отсиявшее солнце ржавело

и рассеянный свет был горяч и как будто шершав.

Он – безмолвен и робок.

Она – безыскусно-тиха

и немного кокетлива. "Завтра мы сходим к обедне —

помолиться за папеньку. Только бы выжил!..

Намедни

приезжала кузина. Расплакалась – от жениха,

говорит, ни словечка. Даст Бог, все вернутся к зиме.

К холодам всё закончится, правда ведь? Что ж Вы молчите?"

Пальцы слепо метнулись в беспомощном жесте защиты

(Сохрани и спаси!) и упали…

А он не посмел

прикоснуться к руке. Промолчал. И всю ночь напролет

под молитву колес "к-хо-ло-дам-к-хо-ло-дам-все-вер-нут-ся"

новый китель одёргивал нервно мальчишка безусый.

Было лето.

Июль.

Беспокойный семнадцатый год.

Антон Краснощеков. Годичный цикл

Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе

1. Осень. Ноябрьские художества

По грунту цинковых белил

Он пишет сепией и сажей

И горсткой грустных персонажей

Ландшафт дворцовый населил.

Офорта монохромный лист.

Цвет лишь местами – блики, пятна.

Ноябрь – классический стилист:

Рисует скучно, но опрятно.

Плеснёт водой по площадям,

Прибавит кобальта на лица….

Пусть осень, красок не щадя,

Дождём на лица будет литься,

Пусть разольётся серый тон —

По стёклам, кровлям, тротуарам,

И вновь сойдутся все на том,

Что год опять промчался даром,

Что ждать чудес от ноября

Смешно (как, впрочем, и от мая),

Что день за днём уходят зря,

Надежды глупые ломая.

Забросив краски и тоски

Набрав с палитр на кончик кисти,

Он тем смелей кладёт мазки,

Чем день серей и неказистей.

Расплылся контур островов

В холодной уистлеровской гамме,

Лишь отраженья невских львов

Дрожат на мутной амальгаме,

И дня лишь не хватает, чтоб,

Расставив флюгера буйками,

Нырнули в зиму, как в потоп,

Дворы со вздетыми руками.

2. Зима. Свидание с мёртвым Поэтом

Здесь февраль – как октябрь на Васильевском. Ветер с залива —

Как шприцом нагнетает остылую лимфу в каналы

Варикозной Венеции. Гид тарахтит торопливо,

Но внимают ему лишь немногие оригиналы.

Город пуст. Одинокие группки японцев и русских

Семенят по Риальто – без летней губительной давки,

У Сан-Марко позируют и в разветвлениях узких

Разбредаются порознь, ища сувенирные лавки.

Зря сюда я приехал. Иль этого серого неба

Не хватало мне дома? Иль ваших дурацких бьеннале

Я не видел? Зачем в этом тусклом подобьи Эреба

Соль меня пропитала, как ветхие сваи в Канале?

Соль меня пропитала, как киль развалюхи моторной,

Что доставит меня на пологий приземистый остров:

Если взглядом его отыскать с Кампанилы соборной, —

Он едва различим, как над эллинской строчкой апостроф.

Там я встречу Его. Он при жизни не мог и помыслить