Великое восстановление наук. Разделение наук - [24]

Что же касается свидетельств и доказательств гражданской истории, то здесь открывается столь обширное поле, что в этом кратком и сжатом трактате лучше отобрать несколько наиболее характерных примеров, чем поражать их обилием. Итак, прежде всего у язычников самой высшей честью считалось удостоиться божеских почестей (что, впрочем, для христиан является запретным плодом); здесь же мы говорим специально о мнениях людей. Итак, как мы начали говорить, у язычников то, что греки называли "апофеоз", а римляне "причисление к богам", было самой высокой почестью, которая только может быть оказана человеку человеком, тем более если оно не предписывалось каким-либо декретом или эдиктом власти (как для цезарей у римлян), а вытекало из внутреннего убеждения людей, свободно выражавших свое мнение. Впрочем, этой столь высокой почести предшествовала некая промежуточная ступень. Ведь выше человеческих почестей считались почести героические и божеские, в распределении которых древние придерживались следующего порядка: основатели государств, законодатели, тираноубийцы, отцы отечества и те, кто особенно отличился в государственных делах, удостаивались только титула героев и полубогов. Таковы Тесей, Минос, Ромул и прочие. С другой стороны, изобретатели и создатели новых искусств, те, кто своими открытиями сделал человеческую жизнь лучше и богаче, всегда причислялись к высшим божествам, как это произошло с Церерой, Вакхом, Меркурием, Аполлоном и др. И это, конечно, было вполне справедливо и разумно. Ибо заслуги первых ограничиваются едва ли не пределами одной эпохи и одного народа, и их можно сравнить с короткими и благодатными дождями, которые хотя и приносят урожай и потому желанны, однако полезны только в то время, когда выпадают, и только для той земли, которую они орошают; благодеяния же вторых, подобно дарам самого солнца и небес, вечны во времени и бесконечны в пространстве. Кроме того, первые по большей части сопряжены с борьбой и волнениями, вторые же выражают истинный характер присутствия божества и приходят как нежное дуновение, не вызывая ни шума, ни смятения.

Конечно, роль науки в гражданских делах, в устранении неприятностей, которые человек приносит человеку, не во многом уступает другим ее заслугам в борьбе с теми трудностями человеческой жизни, которые создаются самой природой. Эти заслуги великолепно изображены в мифологическом сказании об Орфее, повествующем о том, как различные животные и птицы собрались вместе и, забыв о своих врожденных инстинктах, стремлении к добыче, борьбе и драках, дружески и мирно стояли рядом, потрясенные гармонией и сладкозвучием кифары; когда же звуки ее прекращались или когда их заглушал какой-то другой, более громкий звук, то сразу же все эти животные вновь обретали свой природный характер. В этом мифе тонко изображаются нравы и характеры людей, волнуемых множеством необоримых страстей -- наживы, сладострастия, мести; но до тех пор, пока они прислушиваются к наставлениям и увещеваниям религии, законов, учителей, прекрасно и красноречиво изложенным в книгах, проповедях и речах, до тех пор они уважают и сохраняют мир и союз; когда же все это молчит или грохочут смуты и возмущения, все разваливается и впадает в анархию и смятение.

Но это становится еще более очевидным, когда сами цари, владыки или магнаты оказываются людьми образованными. Ведь хотя, может быть, и кажется слишком пристрастным тот, кто сказал: "Только тогда государства будут благоденствовать, когда или философы станут царствовать, или цари станут философами"[79], однако по опыту известно, что под властью образованных правителей государства переживали самые счастливые периоды своей истории. И хотя сами цари могут заблуждаться, иметь свои недостатки и быть подверженными разным аффектам и дурным привычкам, как и все остальные люди, однако если загорится светоч учения, то воспринятые ранее понятия религии, благоразумия, честности удержат их и предохранят от всяких гибельных поступков и непоправимых эксцессов и ошибок и заставят постоянно слушать себя, даже и тогда, когда молчат их советники и приближенные. Да и сами сенаторы и советники, если они образованны, опираются на более прочные принципы, чем те, кто руководствуется только практическим опытом. Ведь образованные люди заранее видят опасности и вовремя их предупреждают, тогда как необразованные видят их, только вплотную столкнувшись с ними, замечают только то, что им непосредственно угрожает, пребывая в уверенности, что, если будет нужно, они сумеют благодаря своей смекалке выбраться из самой гущи опасностей.

Насколько счастливыми были времена, когда власть принадлежала образованным правителям (постоянно стремясь к краткости изложения, я привожу только самые выразительные и тщательно отобранные примеры), особенно ярко видно на примере периода от смерти императора Домициана до правления Коммода. В эту эпоху один за другим следуют шесть образованных, или по крайней мере щедро покровительствовавших образованию, правителей, и это время (если иметь в виду только преходящие блага) было самым цветущим во всей истории Рима, воплощавшего собой тогда весь мир. Именно это было предсказано во сне Домициану: накануне того дня, когда он был убит, ему приснилось, что на его шее выросла золотая голова: это пророчество исполнилось в последовавшую за его кончиной золотую эпоху[80]. О каждом из этих императоров я скажу отдельно, хотя и очень кратко.