Великое расселение славян. 672—679 гг. - [5]

Противоположный «Апокрифической летописи» подход отразился в позднейших (XIV в.) заметках при переводной «Хронике» Константина Манассии. Это памятник официальной исторической мысли времен Второго Болгарского царства, создатель которого, напротив, ориентировался на воссоздание подлинной болгарской истории. При этом сама форма заметок ориентировала его на включение в контекст истории мировой. Но он имел дело с традицией того же рода, что и его далекий предшественник. Поэтому в заметках мы имеем разрозненные свидетельства об истории Болгарии, в качестве «стержня» для которых использованы сразу два памятника византийской хронографии. Один — это сама переведенная «Хроника», второй — сочинение Иоанна Зонары, основной для автора заметок источник. Тем не менее скудость оригинального материала не помешала автору заметок продуктивно использовать его для возвеличения древнейшей болгарской истории. Тем самым создавалась искусственная замена исчезнувшей исторической традиции Первого царства.

Иные по сравнению с Болгарией политические условия, длительное сохранение племенных «княжений» и непосредственное их перерастание в государства породили совершенно иную литературную реальность в сербских землях — Дукле и Рашке. Здесь имел место прямой перенос жанра «родослова» в письменную культуру. Перенос не обошелся без потерь. В первую очередь это связано с политическими концепциями создателей конкретных памятников.

В единственно сохранившемся в латинском переводе или пересказе памятнике дуклянской историографии — «Книге Готской», относящейся ко второй половине XII в., произошла контаминация устных преданий Дукли, Рашки и Хорватии. На стадии самого сочинения или перевода сказалось также воздействие романского далматинского предания. Оно отразилось в том числе в искусственно соединенном со славянскими сюжетами предании об основании Дубровника. Наконец, древнейшие сказания переосмыслены автором «Книги Готской» в русле ученой «славяно-готской» легенды, направленной на возвеличение правящей династии. Тем не менее летописцу удалось создать целостное, почти лишенное внутренних противоречий и довольно рациональное с позиций христианского сознания повествование. Несмотря на очевидные искажения первоначальной традиции в «Летописи», именно ее изучение приводит к продуктивным выводам о характере бытования древнеславянского исторического предания. Этим, впрочем, мы обязаны и богатому сопоставительному материалу из иностранных источников — как синхронных, так и более ранних.

Но «Летопись» не имела продолжения в славянской литературе. Литературная традиция нового центра сербской государственности в Рашке в поисках предыстории правящей династии Неманичей обратилась не к народному преданию, а к внешней истории. Это привело к появлению фантастической легенды о происхождении Неманичей от римского императора Лициния. При этом фантастичность этой легенды в немалой степени подчеркнула ограниченность литературной формы «родослова», склонного игнорировать строгую линейную хронологию и ориентированного исключительно на поколенный счет. Это же, кстати, серьезно дискредитировало в глазах первых исследователей «Летопись» попа Дуклянина.

Ее автор, создавая на страницах книги мифическое «королевство славян», механически свел в единый генеалогический ряд князей различных славянских государств. При этом, не ведя точного счета лет, совершенно не позаботился о создании хронологической достоверности. Он следовал схеме «родослова», где время считалось поколениями, а не годами или веками.

Из русских летописей преимущественное значение имеют древнейшие разделы памятников киевского летописания времен единого государства и начала удельной раздробленности (XI — начало XII в.) — Начального свода и Повести временных лет. Стоят внимания и памятники эпохи раздробленности, начиная с XII в., прежде всего, предания, отраженные в летописях Софийско-Новгородской группы. Наконец, имеется еще один текст, сохранившийся только в латинском переложении, — гипотетическая русская летопись, послужившая непосредственным источником для польского хрониста Я. Длугоша.

Русское летописание предлагает иной по сравнению с южнославянским вариант восприятия и обработки древних сюжетов племенной устной истории. Его особенности связаны не в последнюю очередь с особенностями формирования древнерусской государственности и культуры. В восточнославянском регионе в IX–X столетиях более десятка племенных «княжений» оказались включены в новое политическое единство — Древнерусское государство, во главе с новой династией Рюриковичей, — и поглощены им. К концу X в. процесс повсеместной смены Рюриковичами правящих родов, за исключением отдельных и в культурном плане периферийных областей, завершился. Соответственно, племенное предание всех древних племенных общностей утрачивало в едином государстве характер официальной исторической традиции. Таковой статус обрело теперь родовое предание Рюриковичей, не уходившее далеко в глубь языческой эпохи. В этом принципиальное отличие Руси от Чехии Пржемысловичей или Дукли и сходство ее, например, с Польшей. Там также в историографии сравнительно молодой династии Пястов сюжетам древней племенной истории на первых порах уделялось крайне мало внимания. Для древнерусских авторов главной задачей при описании событий до Рюрика становилось обоснование прав династии на власть, подготовка «декораций» для ее выхода на сцену. В то же время вполне мог присутствовать (но ни в коем случае не на первом плане), особенно в Киеве и в Новгороде, и элемент заинтересованности отдельных знатных родов. Они возводили себя еще к дорюриковым временам и сохраняли память о героях-предках предшествующей эпохи.