Великое Предательство: казачество во Второй мировой войне - [43]

«То, что говорится о наших офицерах, что они нас обманывали, это наглая ложь. Мы в СССР добровольно не поедем. Мы только об одном просим: верните нам наших друзей, наших офицеров, и тогда мы поступим так, как они нам прикажут, и пойдем за ними всегда, куда они нас поведут. Мы им верим, их уважаем и их любим. Верните нам наших офицеров. Порядок мы будем соблюдать так, как они нас учили, чтобы, когда они вернутся, мы смогли бы честно сказать им, что мы исполнили их заветы».

Английский офицер все это молча выслушал и сказал, что передаст майору, и уехал.

Через час прибыл майор. Было десять часов утра 29 мая. Он сказал, что 31-го будут отправлены станицы и полки в Советскую Россию. Он приедет в семь часов утра, и по очереди будут грузиться на поезда, которые подадут к лагерю: сначала донские станицы (семьи) и донские полки, потом кубанские станицы и полки, а за ними терские.

Он потребовал от заменявших офицеров вахмистров и урядников списки станиц, и в каких бараках они расположены.

— Это, — говорит, — чтобы не разъединять семьи. Он просил, чтобы люди не сопротивлялись, в противном случае будут насильно сажать в поезда и Подали численный состав с указанием числа женщин, детей, стариков и инвалидов от каждой станицы, но именные списки дать отказались. Все заявили, что добровольно не поедут. Все плакали. Майор был сильно взволнован. Потом он уехал, сказав, что после полудня опять приедет.

В перерыве прибыли два грузовика, чтобы забрать раненых офицеров и инвалидов. Женам было разрешено передать офицерам письма, шинели, белье, одеяла и прочее (Это был очередной обман со стороны представителей английского командования. Куда делись посланные вещи, неизвестно, но, во всяком случае, вывезенным офицерам они переданы не были.) Моментально были приготовлены и переданы англичанам письма, чемоданы, пакеты с едой и прочим. Несчастные женщины плакали, отсылая мужьям их вещи, но это окрылило их надеждой, что мужья их живы.

После отъезда автомобилей с ранеными (могущими ходить) и вещами в шестом бараке собрались жители Пеггеца и пробравшиеся к своим семьям из полков казаки. Канцелярия и весь коридор барака были запружены людьми. Собрались для того, чтобы обсудить создавшееся положение. Решили, в знак протеста объявить голодовку и вывесить черные флаги. Все было организовано быстро. Были написаны большие плакаты с надписью на английском языке: «Мы предпочитаем голод и смерть здесь, чем возвращаться в Советский Союз!»

Когда англичане привезли нам продукты, никто к ним не притронулся. Англичане пожали плечами, выгрузили продукты и сложили все в кучу. Казаки поставили караул охранять эти продукты, чтобы какие-нибудь подосланные провокаторы не растащили их.

В четыре часа приехал майор Дэвис. Он был неприятно поражен, увидев траурные флаги и плакаты. Все просили объявить Дэвису, что добровольно возвращаться в СССР невозможно.

Майор ответил, что он изменить ничего не может, что это распоряжение его правительства, так как по ялтинскому договору все русские должны быть возвращены в Советский Союз.

На мой вопрос, должны ли ехать власовцы, майор ответил:

— Да, и власовцы.

— А старые эмигранты?

— И старые эмигранты.

— Значит, и я?

— Да, и Вы. Вообще все русские.

— Господин майор, обернитесь, посмотрите, — мужчины плачут…

— Я не могу смотреть, — ответил он. Руки его дрожали. Он курил папиросу за папиросой и нервно комкал только что написанные распоряжения.

У нас у всех градом текли слезы. Даже мужчины рыдали. Я всячески старалась убедить майора Дэвиса, что наше возвращение в Советский Союз невозможно, что большевики всех нас замучают и т. д.

Но все было напрасно. Ответ был один: «Я только британский солдат и должен исполнять приказания начальства. Это не зависит от меня. Я хочу помочь и не разделять семьи». Он нарисовал план лагеря и бараков и приказал, чтобы женщины сидели на повозках около своих бараков, и указал, с какого барака должен начаться выезд.

Я слушала и думала: «Все равно это приказание исполнено не будет, так как уже решили, что с пяти часов утра будем молиться на поляне, молиться до бесконечности и были уверены, что молящихся англичане не тронут».

На вопрос, где офицеры, майор Дэвис упорно отвечал, что не знает.

— Куда повезут станицы?

Он места не назвал, а дал слово, что они будут переданы другой английской части.

— Я вам не верю, майор, — сказала я, — ведь офицеры тоже поехали «на конференцию».

— Я даю вам слово британского офицера, что я сам до четырех часов не знал, что они не вернутся. И я потерял честь британского офицера, так как дал слово моему другу Б. (адъютанту Доманова), что он вернется. Я сам верил в это и невольно оказался лжецом.

В этот день майор приезжал в Пеггец еще два раза. У нас день и ночь шла служба в церкви, чтобы люди могли исповедаться и причаститься. В промежутках между приездами Дэвиса мы обсуждали, как нам лучше организоваться на тот случай, если будет применена сила.

Были составлены длинные прошения королю Англии и королеве, епископу Кентерберийскому, Черчиллю и другим от ученых, от русских женщин, от жен, матерей и т. д. Переведенные на английский язык, эти прошения были вручены английскому полковнику (он находился в английском штабе в Лиенце и, по-видимому, являлся непосредственным начальником майора Дэвиса) для отправки по назначению. Он обещал их отправить, а отправил ли, неизвестно.