Великое посольство - [29]
— «…собольщика Еремина Федора, городовых дворян Алябьева да Коротеева, да Илью… Илью-отрока…»
Тут голос Никифора дрогнул, он низко склонил над столом свою большую, лохматую голову. Все с полминуты молчали, потом Кузьма сказал:
— Еще Василий Ус, стрелец, помер…
— Верно, Василий Ус, стрелец, — отойдя сердцем, подтвердил Никифор. — Да еще Григорий, боярский сын… Так? — Он обвел людей вопрошающим взглядом.
— Верно! Правильно! Давай далее!
— «…И в Дилемане-городе стояли четыре дня. А в Дилемане умерли семь человек: подьячий Ондрей Дубровский, да Ивашка Конь, да трое челядинцев, да двое стрельцов, Петруха и Никанор Кривой… В Дилемане-городе и схоронили их».
— Схоронили-то потом, — прервал Петр Марков, кречетник, любивший во всем порядок. — А ранее того подьячий призвал к себе…
— Погоди, не толкай в плечо!.. «А отходя с сего света, — продолжал Никифор, — подьячий Ондрей Дубровский в Дилемане-городе призвал толмача Степана Свиридова, также больного, Кузьму Изотова — стрелецкого десятника, Петра Маркова — кречетника, черного попишку Никифора и дворянина Вахрамеева Григория…»
— Это чего ж ты напоследок меня написал, поп, а Куземку-стрельца первым? — вскочил с лавки Вахрамеев. — Виданное ли дело? Я же дворянин, князю-боярину родич, главный среди вас человек!
— По породе честь, Вахрамей, да и бесчестье по породе, — спокойно отрезал поп. — Как скажете, братие?
— Верно! Правильно, поп!
Никифор отложил столбец и взялся за следующий:
— «…и отдал черному попу Никифору государевы к шаху грамоты и наказ и сказывал: говорю вам по слову великого посла, дьяка Семена Емельянова…»
В покой вошел чернец Кодя и сказал, что явился на двор некий человек и спрашивает московских послов.
— Кто такой? — спросил Кузьма. — Какой из себя?
— По важной, говорит, надобности. А какой из себя, не скажу…
Кузьма встал, одернул на себе кафтан:
— Придержи его малость, а потом пусти в палату.
По примеру Кузьмы и остальные стали приводить себя в должный вид: поп расчесал деревянным гребнем всклоченные волосы, Вахрамеев стянул на толстом животе пояс и огладил бороду, Ивашка откинул упавшие на лоб кудри, а кречетник, и без того бывший в должном порядке, напустил на себя больше важности.
Вскоре в палату вошел полный, невысокого роста человек с холеным, белым лицом. За ним шел худой, как жердь, с темным, словно обугленным, лицом персиянин в старом, латаном халате.
Переступив порог, человек скинул с головы большую шляпу с пером и низко поклонился, отведя назад правую ногу; при этом он широко улыбнулся и произнес что-то на непонятном языке.
— Голландский купец ван Динтер приветствует московских послов, — глухим, загробным голосом перевел худой персиянин.
— За привет благодарствуем, — ответил Кузьма.
— О-о! — восторженно воскликнул иноземец, словно Кузьма осыпал его золотом, и вслед за тем сказал еще что-то на своем языке.
— Господин ван Динтер, в свою очередь, благодарствует, — перетолмачил переводчик. — Он хотел бы знать, с самим ли московским послом имеет честь и счастье говорить?
— Послы царские умерли в дороге от огненной немочи, — ответил Кузьма.
— О-о! — Лицо иноземца мгновенно померкло и скривилось в горестной гримасе. — Какое горе! Какое ужасное горе! — Иноземец помолчал немного. — Простите, как позволите именовать вас?
— Изотов Кузьма.
— Я не ошибусь, — переводил персиянин, — если скажу, что господин Изотов Кузьма после смерти послов является их законным преемником?
— Пусть скажет, что ему надобно.
— Господин ван Динтер интересуется, связан ли приезд московского посольства с торговыми делами?
— А на что ему знать о том?
— Господин ван Динтер скупает в Персии большие партии сырого шелка и возит его на продажу в разные европейские страны. Он может, конечно, вывезти закупленный шелк через турецкую землю, но предпочел бы через Московию. Ему известно, что правительство его страны, Голландии, не раз обращалось к московскому царю с просьбой пропустить голландских купцов через Архангельск, волжским путем, в Персию и тем же путем обратно в Голландию. Вот почему господина ван Динтера интересует, не известно ли вам, господин посол, что-либо о пропуске через Московию голландских купцов с шелковым товаром из Персии…
Кузьма, не знавший доселе никакого иного государского дела, кроме бранной и сторожевой службы, не все понял в этой речи, но главное ухватил.
— А почему не хочет купец через турецкую землю ехать?
— Турки сами для своей выгоды скупают в Персии шелк и потому дерут с иноземных купцов семь шкур за проезд.
— А разве Москва не скупает шелк? — И Кузьма наугад добавил: — Скупает же!
— Верно, скупает. Ведь у вас сам царь — главный купец по шелковому товару.
— Знаю о том, — сказал Кузьма, никогда о том не слыхавший. — Так что же?
— А то, что Москва и сама торгует, и другим дает торговать, а турецкий султан жаден, хочет все сам проглотить. А еще турки потому стремятся одни торговать с шахиншахом, чтобы шах и в этом зависел от турка. Ведь сырой шелк — это золото Персии, главное богатство ее. Выходит, и шахиншаху есть выгода в том, чтобы царь пропускал голландских купцов через Русь. И если только московский посол с дружбой прибыл от царя к шахиншаху…
