Великое посольство - [11]
Плыть к берегу было нельзя: буря могла разбить суда о прибрежные скалы или выбросить их на мель. Пришлось опять встретить бурю грудью. Но на этот раз не удалось ей осилить посольских людей. Хоть изрядно кидало бусы на волнах, но урона ни в людях, ни в судах не было, разве что наглотались соленой воды.
На долгом пути до Гиляна пристали только раз у маленького персидского городка Ниазабада, где посольство с почетом было встречено воеводой местного хана. По бедности своей воевода ничем не смог угостить усталых путников и только выставил им в убогих своих хоромах большой котел с постной похлебкой.
— Стада, — говорил он, — в прошлом месяце у нас от мора пали, а рыба в наши воды не заплывает, потому что воды наши смолой и дегтем порчены.
И верно, как плыли посольские люди к берегу, то немало дивились черной-пречерной воде, и отзывала она не то смолой, не то дегтем. Местами и на земле виднелись черные пятна дегтя. Горел костер. Но до костров ли было посольским людям, коли солнце тут пекло в тройную, против московской, силу?
В городке постояли день да ночь, а затем великий посол приказал идти далее, на Гилян, без остановки, чтобы прибыть туда не позднее, как на сороковой от Астрахани день.
— А везде ли на персидской земле такая скудность? — не без тревоги спросил вожа поп Никифор, отощавший в трудном пути по Хвалынскому морю. — Причт-то мой совсем с тела спал…
— Эх-ма! — Вож даже присвистнул. — Да там хоть на камне сей — и то уродится! А всякой живности — без краю-конца. Взойдет твой причт на шаховых хлебах, как опара.
Прослышав о словах вожа, не раз ходившего в персидские земли, повеселели посольские люди: шесть-то дней до Гиляна можно и на сухомяти побыть, раз текут там в кисельных берегах молочные реки!
11
Все сбылось, как сказал вож: подойдя на корытцах к Гиляну близ устья реки Лангеруд, посольские люди, и верно, увидели сущий рай. Благодатное, горячее солнце осеняло золотыми лучами ярко-зеленые просторы полей; густые рощи были затенены вечнозеленой листвой; сверкающие, алмазные ручейки вприпрыжку сбегали с невысоких холмов; увидели приветные веселые домики, стада раскормленных быков и коров, невиданных цветов домашнюю птицу. Словно бы и не земля, а крытый яствами стол!
Саженях в десяти от причала приказал великий посол стрельцам палить из пищалей: знайте, господа персияне, едет к вам великое посольство царское! А персияне, задолго извещенные о том царским гонцом, давно ожидали гостей.
На берегу в богатом наряде появился гилянский воевода со своими слугами и выслал навстречу посольству украшенную шелками лодку. По знаку посла гребцы легли на весла — раз-раз! И посольский поезд стал у причала.
Когда дьяк Емельянов шел со своими людьми от пристани к шатру воеводы, раскинутому недалеко от берега, воздух сотрясался от звона литавр, бубен и накаров. Перед послом, на коврике-дорожке, проложенной до шатра, уморительно выплясывала обезьяна, одетая в панцирь, шлем и со шитом. Великий посол хоть и сробел, но виду не показал и шел прямиком на обезьяну. А она отступала перед ним, как бы завлекая гостя в шатер воеводы.
Из шатра быстрым шагом шел воевода, молодой смуглолицый персиянин в цветастом халате. Он, смеясь, оттолкнул обезьяну и приветствовал дьяка, склонив голову в зеленой шапке и ударив себя по сердцу левой рукой, крашенной желтой охрой.
— Повергаюсь к стопам твоим, зрак очей моих отдаю, чтобы он послужил тропкой для ног твоих! — любезно сказал воевода. — Удостой, царский посланец, мой дом своим присутствием!
Дьяк не остался в долгу. Хоть и не столь цветисто, он отвечал, что ни во что не ставит претерпенные в пути великие беды, раз этот путь привел его под сень многочтимого воеводы достославного хана гилянского, верного слуги его шах-Аббасова величества.
— Истинно справедлив ты, гость мой, в слове своем! — воскликнул воевода. — Мой достославный господин, и верно, преданнейший друг шахиншаха Аббаса, солнца вселенной!
Когда дьяк Емельянов шел к шатру воеводы, воздух сотрясался от звона литавр, бубен и накаров.
Дьяк неприметно скосил глаза на многоопытного толмача Свиридова.
— Слышь, — шепнул толмач, — не слугой, а другом шаха Аббаса величает хана-то своего…
— Что ж! По его друг, а по-нашему слуга. Если между ними раздор, мы станем шахову сторону держать. Нам надобно, чтобы сильной да согласной Персия была.
В шатре воевода щедро потчевал великого посла, подьячего и толмача всякими яствами, а остальные посольские люди потчеваны были на берегу и не менее щедро. Все сбылось по слову вожа: на тридцать седьмом блюде сложил руки и заскучал поп Никифор, а за ним один за другим и все его причетники.
Памятуя строгий наказ великого посла и сами блюдя свою честь, посольские люди по окончании трапезы находились в полном разуме и твердой памяти. Разве только один Ивашка Хромов, повеселев сверх меры, в чем-то вразумлял своего соседа персиянина и тыкал его пальцем в лоб. Но персиянин был не в обиде, весело посмеивался, поэтому Кузьма Изотов, махнув рукой, не стал присматривать за дружком своим: авось поладят!
Еще шел пир, когда к шатру подъехал всадник, конь которого был покрыт длинной, до земли, попоной, расшитой голубой бирюзой. Всадник ладно соскочил с коня и быстрым глазом оглядел пирующих. Признав по одежде царского посла, он почтительно склонил перед ним голову и ударил себя в грудь левой рукой.
