Великое никогда - [80]

— Представляешь себе образ в церкви Сен-Сюльпис плачущим, да никогда! — Фредерик вскочил с постели и стал мерить спальню крупными шагами. — Никогда! Мадлена, мне так хотелось бы создать «смущающую» скульптуру. Ах, да, я еще не дорассказал о церкви Виз. Богомольцы начали толпами стекаться к Бичуемому Христу, и тогда решено было построить церковь, и поручили ее строить простому мастеру— строителю и штукатуру, и он воздвиг это чудо искусства, веры, мастерства, изобретательности. Он расположил окна как источники света с таким расчетом, чтобы они, наподобие прожекторов, освещали в различные часы дня те или иные части церкви… Ну, что скажешь, Мадлена? Это использование света тебе ничего не напоминает, а?

Нет, очевидно, это ничего не напомнило, ибо она молчала… Впрочем, Фредерик не ждал ответа, он снова пустился рассказывать… Он старался втолковать Мадлене, с какой изобретательностью строитель проделал отверстия под деревянным сводом, чтобы роспись плафона была освещена…

— Все в этой церкви разборчиво, все можно прочесть сразу: ее конструкцию, ее веру, ее роспись, скульптуру. Там находишься между двух миров: миром людским и миром вечным. Между преходящим и вечным. Там, на плафоне, над единственной дверью церкви, изображена другая дверь, а на ней написаны слова: «Tempus non erit amplius»— «Не будет больше сроков», — а рядом змея, кусающая себя за хвост, круг — символ бесконечности. Но, Мадлена, нарисованная дверь еще не открыта! Это еще «благоприятствующее время», мне нужен срок, чтобы окончить памятник… Режису.

Перед словом «Режис» Фредерик неприметно запнулся… Но тут же продолжал… Пышность, веселость, рококо! Колонны из поддельного мрамора, неподражаемая имитация, мастер предпочел подделку, лишь бы добиться нужного ему оттенка… А ангелочки! Целый народец веселых детей, в живописи и в скульптуре, вокруг церковной разукрашенной кафедры — кафедры, которая вся в драпировках, в позолоте, зеркалах… Даже автор путеводителя говорит, что в эпоху рококо люди любили «погружать взоры в бесконечность», и ссылается на галерею зеркал в Нимфенбурге, в Герренхимзее и т. д. Забавы ради, на церковном плафоне написанному ангелочку приделали лепную ногу, и она, как живая, выходит из карниза! Фредерик отнюдь не сравнивал эту золоченую штукатурку, поддельный мрамор с золоченой штукатуркой и поддельным мрамором в замках Людовика II, ни этого нарисованного ангелочка, переступающего карниз, с фигурами фресок на потолке королевских замков, у которых ноги тоже выполнены скульптором и тоже вылезают из карниза, но ни у кого это не вызывало улыбки, а только дрожь!

Утром, когда Фредерик проснулся, Мадлена уже встала. Он окликнул ее. Молчание. В ванной — никого. Он удивился. Встревожился. Наконец обнаружил на ночном столике записку, написанную ее рукой:

«Оставляю тебе машину, поеду поездом. Режис говорил, что раззолоченная комната в зеркалах теряет свои подлинные размеры и что наша жизнь тоже всего лишь тесная комната, но в нашей власти убрать ее зеркалами и тогда ничто уже не положит предела перспективе времени и пространства в любом направлении. Что не надо над этим смеяться и надо в это верить… Я лично за обман. Прощай».

Гнев Фредерика был ужасен. Да пусть она идет ко всем чертям. Пусть катится к своим обоям. Лучшего она и не достойна. А он немедленно покинет эту свинячью страну, по которой она его таскала. Он вскочил в машину и помчался по тамошним великолепным дорогам так, словно за ним по пятам гнался дьявол, на самом же деле дьявол был впереди, и это он, Фредерик, гнался за ним.

Он врезался в Париж, как в масло. Ночной город был, на удивление, пуст и спокоен. Фредерик остановил машину перед домом… Садовая калитка не запиралась на ключ, надо только где следует ее толкнуть… Дорожка, ведущая к подъезду, заросла травой, будто здесь давным-давно не проходили люди. За окнами была темнота. Он стал шарить по карманам… черт, где же этот проклятый ключ? За дверью его встретил мрак передней, знакомый домашний запах… Выключатель. Нет света… Искать в потемках щиток, включать электричество и все время думать: «Значит, ее нет!» Вспыхнул свет, Фредерик пересек полуразрушенную залу, оставшуюся от старого особняка, вошел в спальню… Как все здесь невзрачно… Широченная постель. Ванная комната. Кухня. Огромность мастерской почему-то растрогали его. Он зажег только одну лампочку, отчего еще шире раздвинулись стены. Застекленная стена местами поблескивала. И здесь в этом обширном пространстве было все — его труд, вся его жизнь, его скульптуры, одни обнаженные, другие обернутые тряпками, одни прямо на полу, другие на подставках, на вращающихся столах… Фредерик направился к двери в сад, вышел в сумятицу деревьев и кустов, приминая ногами буйную, высокую, густую траву. Он был дома. Что бы то ни было, он у себя дома. Без позолоты, без подземных озер, ни тебе лебедей, ни парадных кроватей, ни павлинов, ни рейтеров… В беспорядке и пыли, просто живой человек, который работает, любит, ест, спит. Который может мечтать о церкви Виз, который намотал себе кое-что на ус. Которому достаточно только свистнуть, чтобы появились замки и гарем, если, конечно, ему нужен гарем. Пусть так. Но Мадлены здесь не было. Он бросился к телефону, вызвал департамент Сены-и-Уазы… Он долго ждал, а гудок твердил свои «SOS»… «Номер не отвечает…», — сказала телефонистка. Где же она? Возможно, просто еще не вернулась? Вдруг откуда-то навалилась усталость, руки и ноги ослабли, и он уснул в кресле.