Великое колесо возвращений - [4]
Но это не значит, что Йейтс готов был поступиться своей юношеской мечтой. Те "спасительные слова", которые впоследствии произнесет И. Бродский и которые в письмах к нему дважды повторит Ахматова: "Главное — это величие замысла" — были спасительными и для Йейтса.
Он оставался цельным художником несмотря на все свои противоречия и сомнения. Он не скрывал их, он вообще ничего не хотел скрывать: жизнь поэта, считал Йейтс, есть жизненный эксперимент, и публика имеет право знать о ней все. Шекспировская эпитафия: "Проклятие тому, кто потревожит мои кости", — не про него писана.
Он положил на одну сторону весов свою поэзию, а на другую — свою судьбу, и обе чаши таинственно уравновесились. Любые обстоятельства повседневности значительны, когда они освящены великой целью. В эпоху, когда прагматизм старается сделать поэта затейником, работником досуга, загнать сверчка искусства на предназначенный ему шесток, — архимедово усилие Йейтса перевернуть мир и утвердить его на нематериальной точке опоры заслуживает восхищения.
Другие пути элементарней. Легко, например, предаться истерике или показать миру кукиш. Выход неплох — для любителей игры в поддавки. Есть и широко распространенный на Западе метод "честного реализма". Но все это, по выражению Кэтлин Рейн, лишь "втирание соли собственного отчаяния в рану, оставшуюся от ампутации духовной составляющей жизни".
В Древней Ирландии было две категории поэтов: барды — исполнители боевых, заздравных и сатирических песен, и филиды, — поэты-жрецы, носители высшей мудрости. Йейтс, разумеется, претендовал на роль филида. Сознавал свою земную слабость, но верил в божественную искру, в то, что поэт, может быть, лишь «сверхмарионетка» движущего им высшего начала.
Наивность? Безумие? Но, как ни удивительно, с ним произошло именно то, что предсказывал Платон в диалоге «Федр»: "Все созданное человеком здравомыслящим затмится творениями исступленных".
В русской печати имя Йейтса впервые появилось в статье Зинаиды Венгеровой о Блейке ("Северный вестник", 1896). Она же перевела в 1915 году пьесу Йейтса "Кэтлин, дочь Хулиэна" — эта работа, которую мне удалось отыскать в архиве Венгеровой, по-видимому, является единственным дошедшим до нам дореволюционным переводом Йейтса.
Чрезвычайно интересен и не до конца исследован эпизод 1917 года, когда находящийся в командировке поручик русской армии Николай Гумилев впервые встречается в Лондоне с поэтом Уильямом Йейтсом. В письме Анне Ахматовой он называет его "английским Вячеславом" — подразумевая, конечно, Вячеслава Иванова и тем самым подчеркивая ключевую роль Йейтса в английском символизме. О знакомстве Гумилева с творчеством Йейтса говорит и отзыв о нем в интервью лондонскому еженедельнику "Новый век", и красноречивей всего — работа Гумилева над переводом пьесы "Графиня Кэтлин". Что такая работа, велась — и, возможно, была завершена, — говорит опубликованный автограф Гумилева на книге Йейтса: "По этому экземпляру я переводил Графиню Кэтлин, думая лишь о той, кому принадлежала эта книга. — 26 мая 1921. Н. Гумилев". О продолжившемся интересе Гумилева к творчеству ирландского поэта свидетельствует и сохранившаяся надпись акмеиста Михаила Зенкевича на другом сборнике Йейтса: "Эта книга A Selection from the Poetry of W. B. Yeats была прислана мне в Саратов из изд. "Всемирная литература" из Петрограда поэтом Н. С. Гумилевым для перевода двух отмеченных стихотворений…". В оглавлении отмечены — вероятно, рукой Гумилева — два стихотворения: "Проклятие Адама" и "Ирландии грядущих времен". Однако переводы Гумилева, если они и существуют, до сих пор не разысканы. Зато имеются три перевода Всеволода Рождественского, еще одного друга и сотрудника Гумилева по работе над английскими сборниками во "Всемирной литературе", — эти переводы вполне могут относиться к первым послереволюционным годам, хотя опубликованы они лишь посмертно2. Далее — пробел в 15 лет. Нет никаких сведений, что кто-либо из русских переводчиков переводил стихи Йейтса вплоть до 1937 года, когда в Ленинградском отделении Гослита вышла книга "Современная английская поэзия", составленная Михаилом Гутнером; впрочем, подлинным составителем книги был, по всей видимости, известный критик-репатриант князь Дмитрий Святополк-Мирский, арестованный и расстрелянный в год выхода книги. Большая часть подборки Йейтса в антологии (десять стихотворений из четырнадцати) дана в переводе Сусанны Мар. К сожалению, в подборке практически отсутствует «послереволюционные» сборники Йейтса, так что перед русским читателем он предстает как чистый символист, в старомодно-меланхолическом ключе. Неудивительно, что особого впечатления его стихи не произвели. В частности, Борис Пастернак в конце 1940-х годов признавался, что до войны не был увлечен Йейтсом, поскольку не знал его поздней лирики.
Маршак, вставивший два стихотворения Йейтса в свою книгу английских переводов 1943 года, тоже выбрал из самого раннего, безобидно фольклорного: песенку "В саду над рекою…" и "Скрипач из Дууни". А далее наступает затишье — вплоть до конца 1960-х годов, до появления великого ковчега худлитовской "Библиотеки Всемирной литературы", вернее, целой флотилии ковчегов, вынесших читателю десятки неизвестных или полузабытых имен…
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.
Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.
Молодой Кухулин, один из главных героев ирландского эпоса, приплывает к ястребиному источнику, который бьёт очень редко и совсем недолго. По легенде, если выпить оттуда воды, то станешь бессмертным. У источника он встречает старика, который когда-то, будучи столь же юным, пришёл к источнику. Но ни разу ему не удавалось поймать нужный момент. И вот он уже состарился, провёл здесь большую часть жизни, а бессмертия так и не получил. Хранительница источника появляется и начинает свой волшебный танец, усыпляя старика.