Великий страх в горах - [28]

Они ходили, ходили долго. Шагали быстро, кричали, щелкали кнутом. Они щелкали кнутом изо всех сил: теперь они были довольно далеко друг от друга и кричали изо всех сил и щелкали кнутом, чтобы не думать о своем одиночестве; под крутыми высокими склонами, под одним склоном и под другим. Жозеф шел вдоль правого склона: движение, свежий воздух и возбуждение пошли ему на пользу; вдруг он подумал: «Какой сегодня день?.. Суббота?.. Да, суббота… Они должны привезти провизию. Я получу письмо!..»

Он еще громче щелкал в воздухе кнутом, и от его веревочного кончика шел дымок: «Хо! Хо!..» Он кричал, сколько мог, и коровы бежали к нижней части пастбища и мало-помалу собирались там: «Я получу письмо…»

«Хо! Хо!» — кричат трое остальных, и их крик несется к Жозефу со всех сторон — из-за эха, — а он думает: «Я узнаю, как там она.»

Он был почти весел; по велению сердца. Он больше не торопился, потому что ему хотелось побыть одному (в противоположность тому, что он чувствовал раньше), по велению сердца. Он пропустил остальных вперед вместе с коровами, а сам шел сзади, обмотав кнут вокруг шеи. «Я получу от нее письмо… мы потерпим… Я напишу ей: потерпи. Просто надо уметь ждать… Если вы уверены, ведь правда? Если вы уверены друг в друге? Если знаете, что верны друг другу?..» По велению сердца.

Он шел, обмотав кнут вокруг шеи, и кнутовище билось о его бедро; — он не заметил, что ему навстречу кто-то идет, и поднял голову только тогда, когда услышал голос:

— Так ты возвращаешься?

Это был голос Клу:

— Жозеф, ты возвращаешься?.. Если вернешься — тебе конец.

Клу стоял прямо перед ним; он говорил:

— Ну же, идем… Со мной ты ничем не рискуешь… Знаешь, я его нашел.

Он вытащил из кармана кожаный кошель; и показал лежавшие внутри желтые камешки, желтые камешки, камешки в желтой пыли:

— Мы все поделим, — сказал он, — и уйдем вместе. Через два-три дня. Оставим их подыхать…

Он очень удивился, увидев, что Жозеф только пожал плечами; Жозеф, пожав плечами, прошел мимо, просто прошел мимо и ушел, ушел быстро; не испугался, как в прошлый раз, не остановился в нерешительности, не рассердился.

— Ну, как хочешь!

И снова:

— Как хочешь, дело твое.

И потом:

— Помни: им конец, да и тебе тоже…

И продолжил:

— Берегись, осталась только записка, но записка — это не навсегда.

Казалось, Жозеф его не слышит, может быть, он слишком далеко отошел, чтобы слышать; во всяком случае, он не ответил; и даже не обернулся.

Клу смотрит, как он уходит, смотрит, как он уходит все дальше; потом поворачивается и идет в свою сторону.

Они сделали все, что должны были сделать. Снова взяли топор и ходили от одной коровы к другой.

А небо над ними оставалось ясным; и они ходили под ясным небом; а потом к ним пришла усталость.

Было очень жарко; они не спали ночь и почти ничего не ели. И была работа, работа, которую им теперь приходилось делать. После шестой или седьмой коровы они рухнули на землю друг подле друга, уселись на солнцепеке среди мух, нестриженные, с двухнедельной щетиной под рваными шляпами с обвисшими полями.

Им захотелось пить; хозяин велел племяннику сходить за водой к роднику, что бил из скалы неподалеку от них; племянник поначалу даже не шевельнулся.

Хозяин рассердился; и только тогда племянник побежал к роднику наполнить водой плоский ковш из тех, которыми снимают сливки; он подставил его под желоб, наполнил и вернулся с ковшом.

Они взяли ковш. Держали его двумя руками; пили, опустив губы в воду, как звери.

Они попили; с усов и бороды стекала вода, капала, образуя черные круги на камнях.

Они напились и сидели молча; неподвижно.

Восхитительно ясный день шел своим чередом, и солнце скользило над нами с одного хребта на другой, словно по канату, а они не двигались больше и больше не разговаривали. Неожиданно Жозеф повернулся к хозяину; звук его голоса вызвал удивление; он спросил:

— Сегодня суббота?

Хозяин непонимающе посмотрел на него, посмотрел невидящим взглядом, взглядом серым и затуманенным; и сделал знак, что не знает. Вместо него ответил Бартелеми:

— Да, суббота.

— Значит, провизию привезут сегодня?

Бартелеми сказал: «Думаю, да», — и снова молчание; Жозеф спросил:

— В котором часу?

— Около одиннадцати, я думаю.

— А сколько сейчас?

Они не знали. Но одни часы из четырех еще шли. Кроме того, можно посмотреть на солнце, посмотреть, где оно находится. Потому что зачем еще оно нужно, солнце, которое движется только для себя самого, ходит там, в вышине, вдали от нас, чуждое нам; они посмотрели на часы, посмотрели на солнце и увидели, что было около двух. Уже! Или — всего! Вот этого они и не поняли. И снова наклонились вперед, свесив голову на грудь; все, кроме Жозефа, который думал: «Два часа, письмо, наверное, уже там».

Он встал; почувствовал в ногах силу. Он резко поднял голову и повернул ее в сторону.

Вот уже два дня, как забытый всеми мул стоял в углу загона; и грыз от голода деревянные балки. В загоне появился Жозеф, протянул руку к желтым зубам, светлым пятном выделявшимся в темноте, протянул руку к поводу, и животное заржало, почуяв запах свежей травы; он вышел с мулом из загона, дал ему пощипать травы, а потом надел ему на спину вьючное седло и подтянул подпругу обеими руками, помогая себе еще и ногой; и пошел, пошел быстрым шагом, а повод натягивался все сильнее, тянулся позади него, за его рукой параллельно дороге.