Великий страх - [9]

Он был прав. Крестьянская логика… Было странно слышать об этом от человека, который внешне ничем не отличался от аристократа.

– Вы благородный человек, – совершенно искренне сказала я. – У вас, наверно, сохранились обо мне не самые приятные воспоминания, я вела себя не слишком вежливо, и поверьте, сейчас я… я… словом, я сожалею об этом.

Насмешливо прищурившись, он взглянул мне прямо в лицо:

– В чем же вы видите мое благородство?

– Вы могли бы погубить меня, но не сделали этого.

– Увы, сударыня, вы ошибаетесь. Я не мог погубить вас.

– Но ведь вам стоило сказать лишь одно слово…

– А кто тогда вернул бы мне долг, те многие сотни тысяч ливров, которые я вам дал в рассрочку на полтора года?

Я сжала зубы. Боже, до каких пор я буду так глупа и наивна? Мало того, что я поверила в добрые чувства Клавьера, я еще и высказала их вслух, обнаружив, таким образом, свою невероятную глупость. Немногого же стоит моя голова… Надо было сразу догадаться, что этот торгаш волнуется о своих деньгах, – ведь это я ставила подпись на векселях.

– Вы разочарованы? – издевательски спросил он.

– Нет, – сказала я предельно легко. – Я понимаю вас.

– Вы должны знать, что я вовсе не благороден.

– Теперь я надолго это запомню.

Он улыбнулся, словно мой ответ его позабавил.

А мне действительно стало легче. Раз он думал только о своих деньгах, стало быть, я ничего ему не должна. Можно не утруждать себя благодарностью. Клавьер получит свое, когда я верну ему долг.

– Рене! – окликнул его капризный женский голос. – Долго ли мне еще ждать?

Мы были уже на улице Сент-Оноре, и эти слова произнесла высокая стройная женщина, стоявшая у кареты. Спутница банкира была в великолепном белом платье, с ярким бриллиантовым колье на груди, в роскошной шляпе с белыми страусовыми перьями. Конечно, она может одеваться хорошо, она не аристократка и ей нечего бояться. Я без труда узнала в этой красивой решительной брюнетке Луизу Конта, скандальную актрису, которая часто выступала перед королевским двором. Быстро же она променяла постель графа д'Артуа на постель Клавьера.

– Извините, – банкир галантно приподнял шляпу, – меня ждут, как видите. До встречи, принцесса. До лучших времен.

Не ответив, я быстро пошла прочь. Я и так достаточно унизилась, идя под руку с банкиром, да еще стала объектом внимания актрисы, его любовницы. Хорошо, что меня никто не видел. В такое время, как сейчас, аристократы должны как можно меньше общаться с буржуа.

– У меня нет с ним ничего общего, – прошептала я, облегченно вздыхая, – и очень даже хорошо, что он думал только о деньгах, которые одолжил мне.

Подобрав юбки, я углубилась в лабиринт улочек, ведущих к Центральному рынку. Оттуда было рукой подать до перекрестка Кок-Эрон и Платриер.

У самой калитки я была остановлена тремя оборванцами, вооруженными пиками и пистолетами – вероятно, похищенными из разграбленных оружейных лавок. Я почувствовала отвратительный запах дешевого вина и пота – запах, преследовавший меня еще с Пале-Рояля.

– Что вам угодно? – проговорила я, пытаясь распахнуть калитку.

Они схватили меня за руку, холодное дуло пистолета коснулось моего виска.

– Нехорошо, дамочка! Очень нехорошо убегать от патриотов!

– Вам, сударыня, не мешало бы пожертвовать чем-нибудь для третьего сословия.

Мерзкая ручища одного из них потянулась к моим золотым сережкам:

– Хорошая вещица, правда, ребята?

Я поняла, что им нужно, и невольный вздох вырвался у меня из груди.

– Безусловно, – выдохнула я, – безусловно, господа, вы кое-что получите.

Я поспешно сняла серьги, отдала их этим трем негодяям.

– Вот теперь бегите. Вы сделали хороший вклад в дело патриотов, нация вас не забудет. Вы отличная дамочка.

Хохоча, они пошли прочь, обмениваясь грубыми замечаниями. Оскорбленная, страдая от собственного бессилия, я смотрела им вслед, сжимая кулаки. Тяжелее всего было сознавать, что сейчас никто и ничто не может остановить этих мерзавцев, что нынче обращаться в полицию или взывать к правосудию так же глупо и безнадежно, как сопротивляться грабителям.

Правительство может быть каким угодно скверным. Но есть на свете вещь – и это я знала точно – гораздо худшая. Это уничтожение всякого правительства. Мы жили нынче именно в такое время.

4

Был первый час ночи 14 июля. В доме стояла тишина, и только Жанно хрипло посапывал во сне. Я подошла к постели, губами прикоснулась ко лбу ребенка. Жар был меньше, чем час назад, но малыш горел, и сон у него был тяжелый. Жанно сбросил с себя одеяло, спутанные волосы разметались по подушке, дыхание его было прерывистым, маленькие губы обметало. Сдерживая слезы, я присела рядом, не зная уже, что делать.

Сутки назад, укладывая Жанно спать, я почувствовала, что лоб ребенка необычно горячий. Потом начался непрерывный сухой кашель, от которого мальчик синел и задыхался. Полураздетая Полина, нянька Жанно, среди ночи побежала за врачом, а я осталась с сыном. Толковых врачей разыскать было трудно, королевский лейб-медик Лассон, к услугам которого я привыкла, был в Версале, и Полина привела какого-то аптекаря, оставившего для Жанно какой-то белый порошок, совершенно, впрочем, бесполезный. День прошел ужасно. Жанно кашлял так, что я опасалась за его жизнь. Сердце у меня разрывалось от боли. Сейчас, ночью, я была совсем одна. Полина еще вечером отправилась в Версаль за доктором, а также Маргаритой и Денизой, в услугах которых я нуждалась. Аврора спала в соседней комнате. Меня окружали только мрак и тишина, и беспокойство мое все возрастало. Не в силах сдержать волнения, я поднялась и, ломая руки, зашагала из угла в угол. Черт побери, куда делась эта проклятая Полина?