Великий страх - [71]

– Проезжай, Жак, проезжай! – заорала Маргарита, отчаянно стуча в стенку кареты.

Чувствуя жгучую боль, я невольно поднесла руку к щеке. На перчатке осталась кровь – какого-то особенно яркого, отвратительного цвета. Я трудно глотнула, почти уверенная, что меня вот-вот стошнит, а от сильного мгновенного головокружения площадь, как в калейдоскопе, описала круг перед моими глазами.

К карете подскочила женщина в сером чепце, похожая на подметальщицу улиц, и изо всех сил ударила по окну метлой. Арсен, самый могучий из наших лакеев, мигом соскочил с запяток, схватил женщину за плечи и нелюбезно дал ей пинка под зад. Она завопила во весь голос.

– Сейчас, мадам, сейчас поедем! – обнадеживающе крикнул Арсен в мою сторону. – Эй, Жосслен, Альбер! Слезайте-ка, надо дорогу проложить через эту толпу!

Лакеи неохотно откликнулись на этот призыв, это я видела. Никому не хотелось вмешиваться. Альбер и Жосслен стояли на месте, переминались с ноги на ногу, но Арсену не помогали.

– Лучше переждать, мадам, они сами разойдутся, – сквозь зубы проговорил Жосслен, пожимая плечами.

Раздался громкий треск совсем с другой стороны, и длинный железный крюк впился в атласную обивку кареты. От испуга и неожиданности я закричала.

И сразу целая толпа окружила карету.

– Аристократы!

– Вот вам за ваши гербы!

– Мы вас научим исполнять декреты Конституанты! Крюк, которым ободрали почти всю обивку, был извлечен наружу, а вслед за этим послышался громкий лязг: герб де ла Тремуйлей был отодран от дверцы и брошен на землю. Его принялись в остервенении топтать и пинать. Чуть погодя удары десятка палок обрушились на нашу карету. Стоял ужасный гул. Казалось, сейчас на нас рухнет крыша.

Жанно заревел так пронзительно, что даже перекрыл весь этот адский шум. Шарль Анри молчал, но лицо его сделалось белым как мел. Да и мой ужас был неописуем: я не знала, за кого бояться – за детей ли, за саму себя…

– Мама! Мама! Я хочу домой! – кричал Жанно, захлебываясь слезами.

Всеобщий яростный крик заглушил его слова.

– А, да тут щенок! Будущий аристократ!

Арсен напрасно пытался обороняться. Его повалили на землю, пинали ногами, били метлами. Та самая женщина в сером чепце сняла с ноги деревянный башмак и пыталась ударить Арсена, нарочно целясь так, чтобы разбить ему голову.

– Не смотрите, мадам! Не смотрите! – повелительно шептала Маргарита. – Вы же знаете, вам нельзя смотреть!

Жак бросался от одного санкюлота к другому, что-то отчаянно кричал, втолковывал, объяснял, но его всюду толкали и даже били… Один мужчина ударил его палкой по голове, рассек бровь до крови. Вздрогнув всем телом, я закрыла лицо руками, с ужасом сознавая, что от подобного нападения следует ждать самого худшего.

– Довольно церемоний!

– С солдатами в Нанси не церемонились!

– Взяли ружья и расправились с патриотами! Перекошенные от ярости, обезображенные ненавистью лица с разинутыми ртами, с вываленными и налитыми кровью глазами мелькали в окошке кареты. Голоса хрипели и срывались от надрывного крика. Я снова закрыла глаза. Эти лица и голоса не могли принадлежать людям, я попала в зверинец – там такой же зверский оскал, такая же хищная ненависть… Звенело стекло, ржали кони, дрожала от ударов карета, рыдал Жанно, вопили санкюлоты. Все это сливалось в такую адскую какофонию, что я не удивилась бы, услышав сейчас злорадный хохот Мефистофеля.

И тут сильная боль пронзила меня так резко и безжалостно, что я пришла в себя. Задыхаясь, я прижала руки к животу, словно пыталась защитить ребенка, – боль заставила меня испугаться больше, чем все санкюлоты вместе взятые. Она стала уже не такой острой, но быстро разливалась по телу – животу, пояснице, бедрам. На лбу у меня выступила испарина.

– Может, это эмигранты?

– Хорошо бы узнать их имена!

Они выломали дверцу, их грязные лица были сейчас на расстоянии руки от меня. От испуга и боли я лишилась самообладания и дара речи; я ничего не понимала и ни на что не была способна в тот миг.

– Ну-ка, хватайте их!

Они не успели схватить Жанно. Резким движением подавшись вперед, я закрыла мальчика собой – это было единственное, чем я могла им помешать. Маргарита живо перетащила ребенка себе за спину.

– Черт с ним, с этим щенком!

Прежде чем я успела закричать или что-то сообразить, чьи-то пальцы, как клещи, впились мне в запястья, куда-то рванули. Другие руки пытались вцепиться в мои плечи, волосы.

Меня вытащили из кареты, сбили с головы шляпу, разорвали платье. Обезумев от ужаса и страха за ребенка, я даже не кричала, не думала о сопротивлении. Женщина в сером чепце, пробившись через толпу ко мне, ударила меня кулаком в грудь, потом, размахнувшись, закатила мне две пощечины, разбив в кровь мне губы. В этот же миг какой-то санкюлот сильно, совсем по-зверски ударил меня в живот.

Его оттащили, одернули.

– Ладно, с нее хватит…

– Была бы она одна, а то еще с детьми, да еще беременная…

Я вряд ли соображала, что происходит. Через секунду после того удара в живот резкая боль пронзила меня, как раскаленный прут, рассудок затуманился, и, если бы руки санкюлотов не держали меня, я рухнула бы на землю. Громкий возглас вырвался у меня из груди, и лишь одна мысль посетила меня: «Ребенок! Что будет с ребенком?!»