Великий страх - [16]

– Итак, вы уезжаете, Сюзанна? – спросила Изабелла де Шатенуа, обнимая меня на прощание.

– Да. И не понимаю, как у вас хватает мужества оставаться. Ваш муж уехал, не так ли?

– Он смешон, этот мой муж! Во всяком случае, ему уже шестьдесят пять лет и не в его возрасте так панически бояться смерти. Я предпочитаю оставаться во Франции…

Она легко коснулась пальчиками моей щеки.

– Ну, а как же ваш железный адмирал? Неужели он так туп, что отпускает вас?

– Увы, – сказала я, – этого я не знаю. Он не удосужился сообщить мне свое мнение, а я, как вы понимаете, не из тех женщин, что сами ездят к мужчинам.

Паулино, мой управляющий, быстро уладил все дела, и через какие-то четыре дня я была готова к отъезду. Мы увозили из Франции все драгоценности, которыми владел мой род и род принцев д'Эненов, а также триста тысяч экю золотом. Жорж д'Энен заартачился и не пожелал покидать Францию, предпочитая заканчивать обучение в военной академии, а вернее – валять дурака и бездельничать. Аврора устроила мне целую сцену по этому поводу, не желая уезжать без Жоржа. Пришлось обещать ей, что мы скоро вернемся, и почти насильно втолкнуть ее в дорожную карету.

Маргарита решила остаться в Париже, чтобы вместе с Барбарой и Кола Берно присматривать за особняком. Дорога в Турин была бы слишком утомительна для ее ревматизма. Из служанок я взяла с собой только Денизу и Полину. Жак Питье, наш бессменный кучер, брался доставить меня с детьми в Турин без всяких приключений. Что касается Паулино, то он поехал вперед, чтобы подготовить для меня дом.

22 июля в Париже произошли новые убийства. Чиновники Ратуши, семидесятипятилетний Фуллон и его зять Бертье, были буквально растерзаны безумной толпой на куски без всякой на то причины. У них у живых вырвали сердца, их внутренности носили на пиках, смеялись и издевались… Могла ли я после этого оставаться во Франции?

На рассвете 23 июля 1789 года моя карета подъехала к заставе Сен-Дени. Я молча предъявила сонным гвардейцам паспорта, и карета была пропущена. Париж остался позади.

Тихо поскрипывали колеса, неумолимо увозя меня все дальше и дальше, однообразно покачивалась на рессорах карета. Мне хотелось плакать. Я знала, что там, в Турине, буду несчастна. Но когда Жанно, уже почти поправившийся, доверчиво тянул ко мне ручонки, заливаясь смехом, а Аврора что-то весело щебетала мне на ухо, отчаяние отступало. Я смотрела на них, и слезы уже не стояли в горле.

Впереди нас ехал отец со своей женой, мадам Сесилией, позади – карета маркизы Соланж де Бельер. Она, в отличие от нас, отправлялась в Вену.

ГЛАВА ВТОРАЯ ПЬЕМОНТ

1

Аристократы бежали, их уделом стала эмиграция. Во Франции о них почти никто не жалел, хотя именно сейчас славное французское королевство лишалось самого цивилизованного, образованного и галантного своего сословия. В продолжение полутора тысяч лет страна держалась на короле и дворянстве. Военные успехи и успехи в политике, традиции древних родов – все это признавалось никчемным, все обрекалось на забвение.

Было ли бегство постыдным для самого дворянства? Ничего постыднее королевство еще не знало. Соратники Людовика Святого, сражавшиеся за гроб Господень и томившиеся в плену, не узнали бы своих потомков. Наследники славы и великих побед Генриха Доброго и Людовика Великого были не похожи на своих предков. Как, впрочем, век восемнадцатый был далек от времен Лиги и Фронды. Аристократия уже достаточно долго проводила время в праздности и развлечениях, в легких философствованиях и ленивом far niente.[3] Эпоха была такая спокойная, что негде было применять свои способности, кроме как при дворе. Аристократия становилась аморфной и ни к чему не способной. Нужно было сильнейшее потрясение, чтобы вывести ее из долгого томного сна.

Созерцая летние пейзажи Бургундии, что проплывали за окном кареты, я думала о том, что ждет меня, когда мы, наконец, через герцогство Савойское доберемся до Турина. Перспективы у меня были невеселые, несмотря на то что король Пьемонта Виктор Амедей III был готов с радостью принять вдову принца д'Энена де Сен-Клера. Да, я была вдова, и меня ожидала скучная жизнь в туринском особняке. В прежние времена вдове не так уж обязательно было сидеть взаперти, не зная развлечений, она могла сколько угодно появляться в свете, и, если она в течение года не выходила снова замуж, ее никто не осуждал за вольное поведение. Но теперь нравы изменились. На меня будут смотреть особенно пристально, я должна буду как следует чтить память своего мужа – он умер за интересы аристократии. Следовательно, из развлечений мне останется только церковь да какие-нибудь скучные женские вечеринки.

Но даже не это было главным. Я предвидела, какая пустота ждет меня в будущем, какой душевный холод, отсутствие ласки, любви и тепла. Франсуа оставался во Франции, наша с ним размолвка неопределенно повисла в воздухе, мы и не рассорились, и не помирились. Моя злость на него понемногу улетучивалась, я забыла то, что произошло. И как бы мне хотелось быть с ним рядом.

А Эмманюэль? Его тело уже давно успокоилось под плитами фамильного склепа, а меня все еще терзала совесть. Напрасно я уверяла себя, что ни в чем не виновата, что я с самого начала была против брака с ним. Эти доводы были разумны, но не устраняли чувства вины. Он погиб так неожиданно… Разве могла я, принимая от него то роскошное ожерелье, предположить гибель Эмманюэля? Я бы хоть поблагодарила его как следует. Ведь он, наверное, все-таки любил меня, он тысячу раз это говорил и никогда мне не изменял – хотя, насколько я знала, завязать с ним роман пыталась даже грациозная графиня Лора де л'Аллие. А я была так груба с ним. Конечно, я не любила его. Но я могла вести себя повежливее, не так раздражительно. Словом, мне оставалось молча корить себя и благодарить Бога за то, что никто не знал о наших отношениях. Аристократы были нынче так взвинченны и чувствительны, что резко осудили бы меня, а мне, как эмигрантке, нужно было заботиться о том, что думает обо мне общество.