Великий пост - [21]

– Посмотрите, какое милое дитя!

Я счел это за приглашение подойти ближе и подошел. В комнате, в которой я, впрочем, видел сквозь дверь один только угол, видны были два старые стула и на окне очень старая зеленая штора. Перед этим окном стояла, полуоборотясь к Л., высокая женщина не первой молодости. Лицо ее я не мог хорошо рассмотреть, потому что при моем приближении к стоявшему в дверях ребенку она быстро повернулась ко мне спиною. Ей, казалось, неприятно видеть чужие лица, и потому я поспешил отойти от ее двери. Л., поласкав девочку и обещав ей взять ее на праздниках поиграть к детям, тоже хотел идти за мной.

– Monsieur le colonel![13] – послышалось из комнаты.

Л. вошел в комнату и через две минуты вышел оттуда, сказав уже на самом пороге:

– Volontiers[14].

Я забыл кого-нибудь спросить, отчего эта дама не затворяет дверей своей комнаты: сама ли она не хочет этого, или ей не дозволено затворяться.

Когда мы поравнялись с кучкою арестанток, они не работали, а стояли все в ряд, облокотясь слегка о кровати.

– Петр Семенович! – сказала надзирательница. – Вот они имеют жалобу и непременно требуют к себе генерала.

– Да, мы требуем генерала, – отозвалась описанная мною красивая девушка. Лицо ее не было нисколько гневно, и она говорила смело и покойно, хотя не без заметной раздражительности.

– На что вам генерал?

– Это наш секрет. Мы его просим, пусть он придет сюда.

– Да что ж секрет! Скажите ваш секрет Петру Семеновичу. Ведь это все равно, я думаю, – вмешалась дама.

Женщины молчали и смотрели на девушку, которая стояла грациозно, скрестив руки на груди, и иронически улыбалась. Заметно, что она имеет в своем кружке репутацию.

– Секрет пустой, а зачем обижать бедных арестантов? – проговорила она после минутного молчания, и на лице быстро выступили красные пятна.

– Да в чем дело-то? – спрашивает Л.

– Изволите видеть, Петр Семенович, – вмешивается опять дама, – вчера было денежное подаяние пятьдесят рублей, что ли, и назначено было самим жертвователем раздать его нескольким человекам по одному рублю, а нескольким по три, ну так вот – зачем не всем поровну роздано?

– А жертвователь назначил, кому именно из арестантов сколько отдать?

– Нет, этого не назначал, а…

– А то-то и есть, – сказала девушка. – А роздали все благородным. Что тут за благородство? – продолжала она, все более и более воодушевляясь. – Они не работают, они лучшее помещение получают, их лучше кормят, и им же дают по три рубля, а тут руки до костей обобьешь за тридцать копеек. Нет, попросите к нам генерала, мы хотим его видеть.

Говорившая, окончив свою речь, отвернулась от дамы и от Ярошенко, на которых она пристально смотрела, высказывая свое неудовольствие. Л. молча смотрел на даму и на Ярошенко.

– Так жертвователь назначил, аше скобродие, – сказал Ярошенко.

– Да. Но ведь не жертвователь же назначил, кому именно дать по рублю и по три, а кому ничего?

– Никак нет-с.

– Ну и надо было дать всем жребий, и все бы были довольны, и никто не жаловался бы.

– Разумеется, – отозвалась девушка и снова стала пристально смотреть на Ярошенко, который поспешил согласиться с этим мнением, сказав: «Точно так-с».

– А я тут ничем, Петр Семенович, не виновата, – сказала надзирательница.

– Да вас никто и не винит, – нетерпеливо отозвалась девушка, сделав кислую и выразительную гримасу.

– А вы все же не бунтуйтесь, – сказал ей Л., – а то – в карцер, – прибавил он шутя.

– Что карцер? Тут тюрьма, там тюрьма, все одна тюрьма.

Ноздри у нее широко раздувались, и она крепко прижала ладонями свои круглые груди. Я посмотрел на тонкие черты ее энергического личика, потом на обстановку и невольно подумал:

Дайте крылья мне

Перелетные!

Дайте волю мне,

Волю сладкую.

Это было первое существо в тюрьме, которое презрительно отозвалось на угрозу карцером, и можно думать, что это существо так же презрительно отнесется ко всякой угрозе. Это одно из тех лиц, посмотрев на которые внимательно один раз в жизни, помнишь их очень долго, сразу их понимаешь и… сочувствуешь им, не распытывая ничего о их прошлом.

Впрочем, выйдя из «круглой залы», я не утерпел и спросил надзирательницу о вине этой девушки: она судится за бродяжничество и содержится в тюрьме два года. Теперь дело ее в сенате, и ей один из директоров обещал доставить сведение о времени решения, которого она ждет с нетерпением.

Еще забыл сказать, что, выходя из залы, мы заметили на второй койке от двери женщину, которая лежала, уткнувшись в подушку и откинув руки с согнутыми в горсть пальцами. Это та арестантка, которая упала в обморок на хорах. Я хотел взглянуть ей в лицо, но его не было видно за подушкою, а судя по рукам и стану, обтянутому платьем, я думаю, что это женщина не старая.

В другом женском отделении, которое называется, кажется, благородным или дворянским, нас встретила девочка трех или четырех лет, дочь Сусанны Сюзорской, замешанной в известное дело Синко и Гильяшвили. Дитя делало реверансы и задом подвигалось к отворенной двери: за этою дверью (налево из коридора) содержится ее мать и еще какая-то женщина с черными как смоль волосами. Она, кажется, не очень здорова, лицо истомленное и печальное. Сусанна Сюзорская молода и еще сохраняет заметные следы бывшей красоты. Лицо довольно симпатичное, но холодное. Л. дал ребенку серебряную монету, я тоже, и дитя начало опять свои реверансы. Все, глядя на девочку, рассмеялись. Сюзорская ожидает, что ее скоро возьмут на поруки. Она говорит по-польски. Другая ее сожительница тоже, кажется, полька. Впрочем, я не знаю, почему мне это кажется.