Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза - [378]

Бродвей представлял собой буйство света, запруженное доселе небывалой праздничной толпой, триумфально шествовавшей по щиколотку среди бумажного мусора, заполонявшего тротуары. Здесь и там, возвышаясь на скамьях и ящиках, солдаты обращались к беззаботным горожанам, чьи лица были ясно различимыми в белом сиянии, исходившем сверху. Энтони обратил внимание на полдюжины фигур: пьяный матрос, завалившийся назад и поддерживаемый двумя другими моряками, размахивал фуражкой и испускал взрывы дикого рева; раненый солдат с костылем в руке, подхваченный в водовороте плеч каких-то вопящих штатских; темноволосая девушка, сидевшая в медитативной позе со скрещенными ногами на крыше припаркованного такси. Несомненно, здесь победа пришла вовремя, и кульминация была достигнута с высшей небесной прозорливостью. Великая и богатая нация совершила победоносную войну и достаточно пострадала для горечи утрат, но недостаточно – для ожесточенности: отсюда и карнавал, празднества и всеобщее ликование. Под этими яркими огнями сияли лица людей, чья слава давно миновала, чьи цивилизации были мертвы, – людей, чьи предки слышали новости о победах в Вавилоне, Ниневии, Багдаде и Тире сотни поколений назад; людей, чьи предки видели прохождение увенчанной цветами и украшенной рабами триумфальной процессии, когда пленных проводили по широким улицам императорского Рима…

Мимо театра «Риальто», мимо сверкающего фасада «Астора», мимо переливчатого великолепия Таймс-сквер… ослепительно-яркая аллея впереди… Потом – или это произошло годы спустя? – он расплатился с шофером перед белым зданием на Пятьдесят Седьмой улице. Он вошел в холл, – ага, вот и негр-привратник с Мартиники, такой же ленивый, неторопливый, ничуть не изменившийся.

– Миссис Пэтч у себя?

– Я только что пришел, сэр, – ответил привратник со своим несообразным британским акцентом.

– Отвези меня наверх.

Медленный рокот лифта, затем три ступеньки до двери, которая отворилась от его стука.

– Глория! – его голос дрожал. Ответа не было. Из пепельницы поднималась тонкая струйка дыма, на столе лежал раскрытый перевернутый выпуск «Вэнити Фэйр»[239].

– Глория!

Он побежал в спальню, потом в ванную. Ее нигде не было. От голубого неглиже цвета яйца малиновки, лежавшего на кровати, исходил слабый, иллюзорно знакомый аромат духов. На стуле висели чулки и платье для улицы; открытая пудреница зевала на комоде. Должно быть, она только что ушла.

Резко зазвонил телефон, и он вздрогнул, но ответил на звонок, при этом чувствуя себя взломщиком.

– Добрый день. Можно попросить миссис Пэтч?

– Нет, я сам ее ищу. Кто это?

– Это мистер Кроуфорд.

– А это мистер Пэтч. Я сам только что прибыл, довольно неожиданно, и не знаю, где ее найти.

– Вот как? – судя по голосу, мистер Кроуфорд был немного ошарашен. – Ну, я полагаю, что она отправилась на бал Перемирия. Мне известно, что она собиралась туда, но я не думал, что она уйдет так рано.

– А где проводят бал Перемирия?

– В отеле «Астор».

– Спасибо.

Энтони резко повесил трубку и встал. Кто такой мистер Кроуфорд? И кем он ей был, если собирался отвести ее на бал? Как долго это продолжалось? За несколько секунд он десятка полтора раз задал себе эти вопросы и сам же ответил на них. Сама близость к ней доводила его почти до исступления.

Охваченный безумным подозрением, он принялся рыскать по квартире, выискивая любые признаки мужского присутствия, открывал шкафчики в ванной, лихорадочно рылся в ящиках комода. Потом он обнаружил нечто, заставившее его внезапно остановиться и сесть на одну из сдвинутых кроватей-близнецов. Уголки его рта опустились, как будто он собирался заплакать. В углу ящика, перевязанные истертой голубой ленточкой, лежали все письма и телеграммы, которые он отправил ей за прошлый год. Его переполнила радость, смешанная с сентиментальным стыдом.

– Я недостоин прикасаться к ней! – воскликнул он, обращаясь к четырем стенам. – Я недостоин коснуться ее ручки!

Тем не менее он вышел на улицу и отправился на поиски.

В вестибюле «Астора» его сразу же окружила такая плотная толпа, что продвижение вперед сделалось почти невозможным. Он спросил у полудюжины людей, где находится бальный зал, прежде чем получил внятный и трезвый ответ. Наконец, после заключительного долгого ожидания, он сдал в гардероб свою военную шинель.

Было лишь девять вечера, но танцы уже шли вовсю. Панорама выглядела невероятно. Женщины, женщины повсюду, – девушки, веселые от вина и пронзительно распевающие над гулом мельтешащей толпы, усыпанной конфетти; девушки в окружении мундиров десятка разных стран; толстые женщины, без всякого достоинства падающие на пол и сохраняющие самоуважение с криками «Ура союзникам!»; три седые старушки, танцующие вокруг моряка, который вращался волчком, лежа на полу, и прижимал к сердцу пустую бутылку из-под шампанского.

Энтони с затаенным дыханием разглядывал танцующих, пожирал глазами скомканные ряды, поочередно смыкавшиеся и расходившиеся вокруг столиков, присматривался к дующим в горны, целующимся, кашляющим, смеющимся и пьющим компаниям под огромными развернутыми флагами, склоненными в разноцветном сиянии над этим пышным парадом зрелищ и звуков.