Великий Галеотто - [8]

Дон Северо. Значит, он не уедет?

Дон Хулиан. Никогда. Я не меняю своих решений из-за ребяческих капризов. Но еще глупее сообразовывать свои поступки со сплетнями.

Дон Северо. Хулиан...

Дон Хулиан. Довольно, идемте обедать.

Эрнесто. Отец мой!.. Я не могу.

Дон Хулиан. Ты сможешь. Неужели тебя тяготит моя опека?

Эрнесто. Что вы!

Дон Хулиан. Идем, пора обедать.

(Обращаясь к Эрнесто.)

Подай руку Теодоре.

Эрнесто. Теодоре?

(Смотрит на нее и отступает.)

Теодора (также). Эрнесто.

Дон Хулиан. Ну да, как всегда.

(Минутное колебание. Наконец Эрнесто подходит, Теодора берет его под руку и они идут — смущенные, взволнованные, не глядя друг на друга. Обращаясь к Пепито.)

А ты подай руку матери.

(Пепито ведет Мерседес.)

Я пойду рядом с братом... Пусть за семейным обедом зазвенят бокалы и воцарится веселье. Кто посмеет нас осудить? Пускай говорят, пускай кричат. Мне все равно. Я хотел бы, чтобы стены моего дома были стеклянными — пусть все видят нашу жизнь. И пусть знают, что меня мало трогает клевета. На себя бы посмотрели!

(Входит лакей во фраке и белом галстуке.)

Лакей. Кушать подано.

(Открывает дверь в столовую. Видны стол, стулья, люстра, роскошная сервировка).

Дон Хулиан. Идемте! (Жестом приглашает присутствующих.)

Теодора. Мерседес...

Мерседес. Теодора...

Теодора. Прошу вас...

Мерседес. Пожалуйте вы...

Теодора. Нет, сначала вы.

(Мерседес и Пепито проходят вперед и медленно направляются в столовую. Теодора и Эрнесто стоят неподвижно, словно задумавшись. Эрнесто не сводит с нее глаз.)

Дон Хулиан (в сторону). Он смотрит на нее, а она почти плачет.

(Теодора и Эрнесто идут вслед за первой парой. Теодора пошатывается и вытирает слезы. Дону Севе­ро.)

Они, кажется, шепчутся?

Дон Северо. Может быть.

(Эрнесто и Теодора на минуту останавливаются, украдкой оглядываются и идут дальше.)

Дон Хулиан. Они оглянулись! Почему?

Дон Северо. Ты взялся за ум!

Дон Хулиан. Нет, я схожу с ума! Клевета поражает метко: в самое сердце!

(Идет с братом в столовую.)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Маленькая, скромная, почти что убогая комната. Дверь в глубине сцены в рамке; другая такая же рамка пустая. На столе лампа, «Божественная комедия» Данте, раскрытая на истории Франчески да Римини, обгорелый лист бумаги, разбросанные листы рукописи. Несколько стульев. Обстановка бедная. День.

Дон Хулиан. Дон Северо. Лакей. Все входят в среднюю дверь.

Дон Северо. Дон Эрнесто дома?

Лакей. Нет, он сегодня рано ушел.

Дон Северо. Ничего, мы подождем. Он скоро вернется?

Лакей. Наверно. Он всегда точен.

Дон Северо. Хорошо. Ступай.

Лакей. Если что понадобится, я буду в передней.

(Уходит.)

Дон Северо (осматривает комнату). Как скромно живет!

Дон Хулиан. Скажи лучше, убого!

Дон Северо (заглядывает в двери, направо и посредине). Ну и квартира; спальня, передняя, кабинет — и все.

Дон Хулиан. Неблагодарность, злоба, низкие страсти, подлая клевета, всего не перечесть!

Дон Северо. Это дело случая.

Дон Хулиан. Нет, брат. Я знаю, чьих рук это дело.

Дон Северо. Уж не моих ли?

Дон Хулиан. И твоих. А началось со сплетни, позорившей мою честь. И я трус, ревнивец, негодяй, подлец, позволил этому юноше уйти из моего дома! Он оказался порядочным человеком, а я — неблагодарным. Да, неблагодарным! Ты знаешь, я живу в роскоши, я богат, но помнишь ли ты, откуда мое богатство?

Дон Северо. Нет, не помню.

Дон Хулиан. Вот она, награда за великодушный по­ступок, за высокий порыв, который побудил человека без лишних слов спасти своего друга.

Дон Северо. Но ведь ты из благодарности чуть не пожертвовал своей честью и счастьем. Чего еще можно требовать? Всему есть предел: и добру, и злу. Он гордый... заупрямился... и хотя ты противился, он ушел, поселился в этой конуре. Кто мог этому воспрепятствовать?

Дон Хулиан. Да все, если б занимались своими делами, а не болтали языками и не тыкали пальцем. Скажи, какое им дело до того, что я, исполняя священный долг, относился к Эрнесто как к своему сыну, а она считала его братом? Неужели только потому, что на прогулке и в театре стройный юноша появлялся рядом с моей молодой женой, можно было заподозрить их в низости? Неужели только греховная любовь соединяет мужчину и женщину? И нет ни дружбы, ни благодарности? Но даже если так, почему кто-то другой должен мстить за мою поруганную честь, когда у меня есть руки и оружие?

Дон Северо. Ты прав, посторонние не должны вмешиваться, но я твой родной брат, носящий то же имя, разве я мог молчать?

Дон Хулиан. Нет! Но ты должен был осторожно, мне одному сказать, а не устраивать бурю в моем доме.

Дон Северо. Я был слишком взволнован. Сознаю свою вину. Каюсь!

(Подходит к нему с выражением участия и нежности.)

Но ты, Хулиан, ты не виноват.

Дон Хулиан. Нет, виноват! Я с негодованием отвергаю клевету, вслух говорю «ложь», но сам думаю: «а если нет, а если правда?» Я сам себя извожу. Борюсь сам с собою. Сомнение гложет истерзанное сердце!

Дон Северо. Ты бредишь!

Дон Хулиан. Нет, я лишь исповедуюсь тебе, брат. Ты думаешь, Эрнесто все равно ушел бы, что я не сумел бы его удержать? Он ушел потому, что внутренний голос велел мне не удерживать его и, когда он уйдет, покрепче запереть дверь. Я говорил одно, а думал другое. Я говорил: «Вернись, Эрнесто», а думал: «Не возвращайся!» Он был искренен, а я лицемерил. Нет, Северо, честный человек так не поступает!