Великий Аттрактор - [42]

– Ты так рано встаёшь…– говорит он, держась за голову и глядя на меня.

– У меня же режим. Забыл? – отвечаю я, выжимая штангу.

– Помню… Помню, что вечер был вчера просто кошмарный.

– Да ладно тебе. Ресторан мне понравился.

– Меня всё-таки развезло…

– Это да.

– А ещё мне показалось, что ты говорила во сне… С сестрой.

– Это возможно, – я фиксирую штангу и, поднявшись, смотрю на француза.

– У тебя есть сестра?

– Да. Близнец.

– Интересно.

– Она мне часто снится. Когда была ещё маленькой девочкой. Вероятно, это воспоминания с тех пор, когда мы ещё жили вместе. Но потом в приюте я уже была одна. Похоже, нас разлучили как раз в то время. С тех пор я не знаю, где она и что с ней. Но почему-то я чувствую, что она жива и где-то совсем рядом… Наверное, это такая близнецовая связь.

– Это очень грустно, – бормочет француз, явно испытывая неловкость оттого, что вывел меня на откровения.

– Всё в порядке.

– Я, пожалуй, пойду…– Жан-Пьер поднимается и, пошатываясь, идёт к двери.

Я решаю его проводить и на минуту задерживаюсь у открытой двери, наблюдая, как француз тщетно пытается отыскать в карманах ключи.

– Ты их, похоже, вчера потерял.

– Проклятье… И мобильный тоже… Ты можешь помочь мне вызвать слесаря, чтобы он вскрыл замок?

– Я могу помочь тебе, – киваю я, и наношу ногой резкий удар по двери в район замка.

Хлипкий старый косяк трескается, разлетевшись на сухие щепки. Дверь с треском раскрывается внутрь.

– Спасибо, – ошарашено глядя на результат, произносит Жан-Пьер, – Дверь всё равно давно пора было менять. Хотя… Зачем мне вообще дверь с такой соседкой?

– Обращайся, – усмехаюсь я и уже собираюсь уйти назад в свою квартиру.

– Вера…– как всегда неверно ставя ударение на последнюю гласную, вдруг спрашивает француз, – Скажи мне…

– Что?

– Тебя никогда не принимали за мужчину?

– А тебя?

* * *

Жан-Пьер пропал больше, чем на неделю. Я не могу понять, что произошло. Неужели я так его испугала? Если так, то он, похоже, просто съехал, потому что к наспех отремонтированной двери его квартиры давно никто не подходил.

Мне не нравится, что начинает со мной твориться из-за этого. Периодическое повышение тревожности сменяется ощущениями несвойственной мне вялости. А мои воспоминания о лягушатнике явно способствуют повышению в крови уровня окситоцина. Влюблённость ли это? Гипертрофированный материнский инстинкт? Не знаю.

Я думала, что смогу неплохо перезарядить батарейки перед следующим контрактом. Но, кажется, всё идёт насмарку. Чёрт… Что же со мной происходит? Почему я так замечательно понимаю, что происходит с моим телом, но ни черта не смыслю в том, что происходит с моей головой?

Засыпая, я в который раз вижу, как тащу раненного напарника по пустыне…

Я тащу Джека по сраному сирийскому песку. Вертушка нас не дождалась. Впереди около 30 километров до базы. Радует, что боевики даиш остались посреди старых развалин далеко позади. Нас никто не преследует, если не считать проклятого солнца. Джек пытается помогать, но сейчас он практически без сил. Вместо правой ноги у него теперь развороченный шмоток мяса, из которого торчит раскрошенная кость. Я наложила жгут и самодельную повязку, но не думаю, что это сильно помогает. Джек уже потерял слишком много крови и периодически отключается от слабости и боли.

– Тебе надо бросить меня, – в который раз повторяет он, на минуту придя в сознание.

– Я же уже говорила тебе, что не бросаю парней.

– Точно, – пытаясь улыбаться своей белозубой улыбкой, шутит Джек, – Это они бросают тебя из-за твоего невыносимого упрямого характера.

Сейчас, покрытый кровью и потом, под этим испепеляющим солнцем он кажется ещё чернее обычного. Мы делаем короткую остановку в тени какой-то небольшой скалы. Я торопливо отворачиваю крышку фляги и даю Джеку хлебнуть. Он пьёт жадно, громко глотая и, почувствовав мимолётное облегчение, снова отключается. Чёрт! Будет обидно, если он склеит ласты на полдороги. Ещё неизвестно, сколько придётся идти по этим проклятым пескам, а половину воды я на него уже потратила.

Чувствую, как в крови повышается уровень вазопрессина. Влага начинает активнее удерживаться в организме, появляется какая-то уверенность и злость на весь окружающий мир. Я в очередной раз приподнимаю Джека и продолжаю тащить, скрипя зубами.

– Нет, врёшь, ниггер! Ты у меня здесь не сдохнешь. Только не здесь и не со мной, сука черножопая!

Джек пытается отталкиваться своей целой ногой и слегка улыбается, не открывая глаз. Так мы движемся ещё часа полтора или два. Грунт под ботинками становится совсем рыхлым и проседает с каждым шагом. Ноги вязнут в мелком песке. Прямой путь в пустыне не всегда самый короткий.

Напарник мне уже почти не помогает. Он наваливается на моё плечо сверху своей тяжёлой обессилевшей тушей и только бессмысленно стонет.

– Давай, ещё передохнём, хорошая моя… Давай передохнём.

– Некогда, Джек. Нам нельзя терять времени.

– Его ещё будет полно… Давай передохнём.

– Ну, хорошо, – соглашаюсь я, словно мешок приваливая напарника спиной к песчаному склону бархана, – Но только на 5 минут.

– Вот и хорошо. Вот и ладненько, – бормочет Джек, не открывая глаз.

– Будешь пить? Пей, – предлагаю я, но он вяло отмахивается рукой в ответ: