Великие Матюки - [28]

– Нет, дядя Вася, Баба-Яга для твоей теории не подходит, – сказал я. – Я как раз про это дело реферат писал. Ты считаешь, что Баба-Яга – ведьма, а это не так. Баба-Яга – это мертвечиха. У наших предков был обычай хоронить покойников в домовинах. Где-нибудь в глухом лесу на высоких пнях ставили хибарку и оставляли в ней мертвеца…

– Вот, значит, откуда избушка на курьих ножках взялась, – догадался изобретатель.

– Именно! – подтвердил я. – А хождение молодца к Бабе-Яге – это хождение живого потомка к мертвому предку за советом. Но чтобы живому войти в контакт с мертвым, нужно было, чтобы покойник признал его за такого же мертвяка. А для этого молодцу нужно было вымыться в бане, одеться во все чистое и лечь к мертвецу в домовину…

– Бр-р-р! – изобретатель поежился. – Это же каким суровым мужиком надо быть, чтобы на такое отважиться!

– А с Калиновым мостом на реке Смородине тоже интересная история, – продолжал я. – «Смородина» значит – «смрадная». Калинов мост – от слова «раскалять». Это мост из нашего мира в загробный. А Змей Горыныч, он от слова «гореть» – нечистая сила, которая лезет в наш мир из преисподней…

– Ладно, Женя, хватит уже негатива, – морщась, попросил изобретатель. – Спой-ка нам лучше что-нибудь позитивное!

И я спел им про Лукоморье, про джинна, про желтую жаркую Африку, про любовь в каменном веке, про подводную лодку, потом на бис еще раз про Лукоморье, после чего мы решили размяться и отправились пройтись, оставив старика Готье в одиночестве дремать в беседке.

Мы неторопливо брели вдоль берега и слушали, как доктор рассказывал очередную рыбацкую байку. Над поверхностью воды разносились обрывки сердитых разговоров и мерные удары молотка – где-то неподалеку маялась со своим горе-аппаратом группа Давинчика.

– …Так вот, есть на том озере место такое, называется Сторублевка, – рассказывал доктор. – А дело было еще при царе. Рыбачили там мужики и столько рыбы поймали, что проезжавший мимо пан сразу за всю рыбу им сто рублей уплатил!

– Сто рублей? При царе? Когда корова три рубля стоила? Никогда не поверю, – заявил я. – Рубль, наверное, дал, а каждое последующее поколение на десятку умножало…

– Ну, за что купил, за то и продаю. Дело не в этом. На этой Сторублевке я в позапрошлом году поймал окуня на четыре килограмма. И что это за окунь был! Царь-окунь! На этого окуня потом…

– Врешь, поди, – усомнился изобретатель.

– Ну, три восемьсот. На этого окуня потом…

– Да врешь, – уверенно повторил изобретатель и вдруг воскликнул, указывая рукой в сторону леса: – Проклятье! Опять коза Савеличева веревку оборвала!

Там, куда он указывал, действительно кто-то шуршал в кустах, какое-то животное белой масти, но на таком расстоянии, да еще и сквозь туманную дымку сложно было рассмотреть детали.

– Почему сразу – коза? Может, собака? – предположил доктор.

– Да нет, точно говорю, коза, – уверял нас изобретатель. – Не в первый раз. И когда уже Савелич ее привязывать по-человечески начнет!

– Ну и черт с ней, – равнодушно проговорил доктор. – Начнет темнеть – сама вернется. Так вот, на этого окуня потом…

– Нет-нет! – возразил изобретатель. – Как бы эта дура в лес не ушла. А в нашем лесу и волки водятся. Поймать ее надо.

– Ну, так давай свистнем Савелича, пусть он сам ее ловит, – предложил доктор.

– Не свистнем. Савелич в магазин ушел, в Красное Слово. Если бы он вернулся, я знал бы. Я ему гвоздей заказал купить. Так что придется нам ловить.

И мы отправились ловить козу. Похоже, скотина была с норовом – она ни в какую не позволяла нам к себе приблизиться. Мы пробовали красться, обходить с разных сторон, но тщетно – животное упрямо держало между нами приличную дистанцию. В конце концов, оно действительно дернуло в лес, и нам не осталось ничего другого, как последовать за ним. В лесу животина совершенно потерялась из виду. Ругая Савелича последними словами, мы растянулись цепью и довольно долго брели напролом через густой подлесок, пока не очутились на поляне, которая являла собой пологий подъем на поросший вереском холм. На верхушке холма был объект нашего преследования, и это была не коза.

– Еханый карась… – тихо проговорил изобретатель.

– Секач, – полушепотом сказал доктор.

– Секач-альбинос, – уточнил я.

– Здоровый какой, – добавил изобретатель.

Кабан стоял и принюхивался, задрав рыло. В зубах он держал какой-то небольшой прямоугольный предмет. Затем он развернулся к нам задом и скрылся по ту сторону холма. У меня возникло жгучее ощущение дежавю.

– Так это что, это мы за ним бегали? – спросил доктор.

Я пожал плечами.

– Рисковые мы ребята! – невесело усмехнулся доктор.

– Ладно, идем домой, а то Зинка лаяться начнет, – предложил изобретатель.

Мы развернулись и зашагали в сторону озера.

– Интересно, это тот, которого Дидье сфотографировал, или другой какой? – спросил я.

– Наверное, тот, – ответил изобретатель. – Альбиносы в природе редко встречаются. Исключительно редко.

– А я лет восемь назад, когда на Днепре рыбачил, сома-альбиноса поймал, – вспомнил вдруг доктор.

– Хорошего?

– Ну, про вес врать не буду, взвесить не удалось, а в длину метра на два. Не очень большой сом.