Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет - [9]

Я думаю об одной части фильма, об одном номере, когда ты поешь, лежа на спине… это значит, что твое исполнение немного театрализованно. Откуда это взялось? Было ли так задумано?

– Думаю, что в каком-нибудь клубе наигранность была бы не совсем уместной, потому что там слишком мало места, и номер выглядел бы несколько гротескно. В большом концертном зале, полагаю, это просто… необходимо, потому что становится чем-то бо́льшим, чем музыкальный номер. Он превращается в маленький спектакль. И каждый раз разный. Не думаю, что одно представление походит на другое. Не могу дать внятный ответ. Не слишком осознаю, что происходит. Не хочу быть слишком объективным. Мне хотелось бы, чтобы могло случиться все – может быть, немного сознательно направлять выступление, но лишь следуя за вибрациями, которые я получаю в каждом конкретном случае. Мы не планируем театральных сцен. Мы едва ли знаем, что́ вообще будем играть.

Все не решаюсь затронуть эту тему, потому что о ней писали столько всего, но все-таки мне хотелось бы узнать и твою реакцию… на эдипову часть песни «The End». Что значит для тебя эта песня?

– Дайте подумать… Эдип… Это древнегреческий миф о человеке, который сам того не зная убил своего отца и женился на своей матери. Да, я бы сказал, здесь определенно есть сходство. Но, по правде говоря, всякий раз, когда я слушаю эту песню, она кажется мне другой. Правда, не знаю, что я пытался выразить. Она просто родилась, как обычная прощальная песня.

Прощание с кем или с чем?

– Вероятно, просто с девушкой, но, возможно, это и своего рода прощание с детством. Даже не знаю. Думаю, она достаточно сложна и многогранна в своей образности и почти не может быть такой, какой вам хочется.

Мне все равно, что о ней пишут критики и все остальные, меня беспокоит одно… Однажды вечером я пошел в кино в Уэствуде и заглянул в книжный магазин, такой, где кроме прочего продают керамику, календари и всякие безделушки, знаешь ли… и одна очень привлекательная, интеллигентная – интеллигентная в смысле умная и открытая – девушка, кажется, меня узнала и ко мне подошла. Она спросила именно об этой песне. Девушка как раз вышла на прогулку с медсестрой – ее отпустили, на часок, из Нейропсихиатрического института Уэствуда. Она там лечилась и просто вышла на прогулку. Оказалось, что раньше девушка была студенткой этого института, подсела на сильные наркотики или что-то в этом роде, и ее поместили в клинику при институте, – то ли она сама призналась в этом пристрастии, то ли кто-то на нее донес. В общем, она сказала, что это любимая песня многих молодых людей в ее отделении. Сначала я подумал: о боже… и это после того, как я поговорил с ней, сказав, что эта песня может значить многое, что это своего рода загадка, пазл, что любой человек может примерить ее к себе. Я и не думал, что люди могут так серьезно относиться к песням, и задумался, не следует ли учитывать последствия. Немного смешно, что я сам этим занимаюсь; о последствиях не думают, это невозможно.

Тогда вернемся к твоему фильму; невероятно много пленки ушло на то, чтобы снять, как зрители бросаются к исполнителю. Как тебе такая ситуация?

– Просто умора. (Смеется.) Обычно это кажется гораздо более волнующим, чем есть на самом деле. Фильм все усугубляет. Он превращает огромную энергию в ее сгусток… каждый раз, когда реальность облекается в форму, она выглядит более насыщенной. Правду сказать, много раз это было очень волнительно, ужасно весело. Я наслаждаюсь этим, иначе никак.

Однажды ты сказал, что тебе нравится срывать зрителей с мест, но делать это неумышленно…

– На самом деле все остается под контролем. Это, правда, довольно весело. Нам весело, ребятам весело, копам весело. Такой вот роковой треугольник. Мы просто думаем, что выходим исполнять хорошую музыку. Иногда я поднапрягусь и слегка расшевелю народ, но обычно мы стараемся исполнить хорошую музыку, вот и все. Каждый раз по-разному. Ожидающая тебя публика может быть возбуждена в разной степени. Ты выходишь на сцену и встречаешь этот выброс потенциальной энергии. Никогда не знаешь, что будет.

«Иногда я поднапрягусь и слегка расшевелю народ…» Что ты имеешь в виду?

– Скажем просто, что я проверял границы реальности. Было любопытно: что будет? Вот и все, простое любопытство.

Тебе приписывают одно высказывание. Оно часто появляется в печати: «Мне интересно все, что касается бунта, беспорядка, хаоса…»

– «…особенно действий, которые кажутся бессмысленными».

Верно. Это что, еще один пример манипулирования СМИ? Ты все сочинил для газетчиков?

– Да, точно, так и есть. Кому же не нравится хаос? Впрочем, более того, мне интересны бессмысленные действия, а для меня это свободные действия. Играть. Действие, не включающее в себя ничего иного, кроме действия. Никакой отдачи. Никакой мотивации. Свободные… действия. Думаю, следовало бы устроить национальный карнавал наподобие Марди Гра в Рио. Ввести неделю национального веселья… прекращение всякой работы, всякого бизнеса, всякой дискриминации, всякой власти. Неделю всеобщей свободы. Для начала. Конечно, властные структуры на самом деле не изменились бы. Но кто-нибудь с улицы – не знаю, как бы его избрали, возможно, наугад – стал бы президентом. Еще кто-нибудь – вице-президентом. Остальные стали бы сенаторами, конгрессменами, кем-то в Верховном суде, полицейскими. И так целую неделю, а потом все вошло бы в привычную колею. Мне кажется, нам это необходимо. Да. Что-то такое.