Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет - [105]

Вернемся к вашей жизни до встречи с Куртом. Сегодня в автобусе вы говорили, что Фрэнсис растет в дороге и думает, что все играют в группе. А что вы помните об обстановке, окружавшей вас в детстве?

– Мальчики в полосатых штанах вокруг меня, и мама говорит мне, чтобы я изображала весну. Потом – лето и осень. Такой вот странный танец…

Люди в палатках с безумными глазами – они раскрашивают мне лицо. Помню очень большой дом в Сан-Франциско и всех экзотических подружек моего настоящего отца. Мы едем по Ломбард-стрит в «порше», который отец, вероятно, взял на время у The (Grateful) Dead[219].

Мы очень быстро доехали до Орегона, и я оказалась в школе Миссури. Потом все немного упорядочивается. Мама снова вышла замуж и уехала в колледж в Юджине[220].

Какие отношения связывали вас с мамой?

– В основном – так я чувствую в глубине души – мамино отношение ко мне определялось тем, что она питала отвращение к моему отцу, и я за это ее не осуждаю. Но она это отрицала до самой смерти. Если бы у меня был ребенок и мне был бы неприятен его отец, мне было бы трудно.

Есть какая-то ирония в том, что ваша мама была известным психотерапевтом, а у вас при этом очень много всем известных проблем.

– Когда Newsweek обнародовал, что Линда Кэролл – моя мама, она была просто уязвлена. Потому что те люди, которые были ее пациентами, встречались и со мной, и они могли бы сказать: «Если это ваш продукт, дружочек…» Мама дала мне только один совет за всю мою жизнь: «Не носи облегающие свитера. Ты выглядишь в них дешевкой».

Но у меня нет желания выносить мои отношения с мамой на публичное обсуждение. Они такие, какие есть. Главное, что она не пошла на аборт. Я здесь. И все еще жива.

На задней странице обложки альбома «Live Through This» помещена ваша фотография: босоногая девушка. Где вас снимали?

– В Спрингфилде, Орегон, когда я жила в хипповской коммуне. Жилье стояло во дворе. И в тот день мне в таком виде надо было идти в школу. Я знаю, что использовать свое изображение – это, по Фрейду, нарциссизм. Но моя задача состояла в том, чтобы сказать: «Ну, я вот такая».

Я не просто так говорю, что я интроверт, мне поставили диагноз: аутизм. В раннем детстве я не разговаривала. Потом я просто расцвела. Впервые я попала к психотерапевту, когда мне было года три. Наблюдательная терапия…

Каких музыкантов вы любили слушать в детстве?

– Помнится, я росла с пластинками Леонарда Коэна и мечтала: «Вот бы он обо мне писал». Мне хотелось быть Сюзанной, хотелось жить у реки (героиня одной из самых известных песен Коэна). Поскольку в том возрасте я еще не знала, чем мне хочется заниматься, я просто хотела быть девушкой из песни Леонарда Коэна. Или девушкой из песни Боба Дилана «Leopard-Skin Pill-Box Hat». Или девушкой из его «Sad-Eyed Lady of the Lowlands». Все эти девушки ездили по шоссе Джерси в песне Брюса Спрингстина.

А потом желание изменилось. «Нет, нет, нет. Не хочу быть девушкой. Хочу быть Леонардом Коэном!» Когда я росла, у нас был альбом Джони Митчелл «Blue». Это было очень полезно.

Что случилось, когда вы обратились к панк-року?

– Мой великий план состоял в том, чтобы написать самую главную пластинку – уйти к себе в комнату и выучить Led Zeppelin с первого по пятый альбом, исполнять все эти вещи в совершенстве, а потом появиться и записать совершенную рок-пластинку. Таков был мой план, насквозь мужской.

Я подражала Брайану Джонсу, тому человеку, который организовал «Стоунз» и плевал на всех. Но на протяжении 80-х годов это был какой-то кошмар – слышать, как другие женщины говорят: «Ну, я могу взять бас-гитару у моего бойфренда. Мы можем заполнять перерывы для группы моего бойфренда. Не могу выступать сегодня вечером, потому что должна встретить моего бойфренда». Тьфу!

Насколько ваши первые музыкальные сочинения с группой Hole, особенно та версия песни Митчелл «Both Sides Now»[221] на «Pretty on the Inside»[222], были вашей местью неспособным ни на что родителям-хиппи?

– Интересно, что вы затронули «Both Sides Now». Насколько я любила Джони Митчелл, настолько мама не любила эту песню.

Но просто как «бэбибумеры» должны были расти с Дином Мартином, рекламирующим спиртные напитки, так и мы должны были расти с этой идеализацией, которая так никогда и не претворилась в жизнь, и это превратило нас в группу циников – или в группу наркоманов. Ни один из друзей моих родителей не умер от передозировки «кислоты» или передозировки марихуаны. Но популярность в настоящее время внутривенных наркотиков… к этому пристрастилось мое поколение. И стать иконой этого поколения – вот чего я боюсь. И именно этого больше всего боялся Курт.

Он позвонил мне из Испании. Он был в Мадриде… Он звонил мне и плакал. Вот почему он хотел всем сказать: «Нет, я независим от наркотиков». Потому что он не хотел стать иконой наркоманов. А теперь он ею стал.

Насколько вы в данный момент свободны от наркотиков?

– Я принимаю диазолин. Перкодан. Мне не нравится героин. Он превращает меня в дерьмо. Уродует меня. Никогда он мне не нравился. Когда я это сделала, то было так… (Машет рукой и отворачивается.) Я употребляла героин – после смерти Курта.