Великие голодранцы - [29]

— Ну, развел антимонию, — разозлился Илюшка. — Сколько пережили. Думали: получим пышки, а он нам — шишки. Обидно…

А Митька, прихрамывая, прошелся вдоль кругляка и с горечью сказал:

— Знал бы, ни за что не поехал…

Я понимал их отчаяние. Но не мог заглушить возмущения. Украсть сваю. И у кого же? У таких же, как мы, людей, решившихся на общественное дело. Нет, такое оправдать нельзя. Ничем и ни под каким видом.

Когда явились ребята, я рассказал им о случившемся. Они долго и хмуро молчали. Первой собралась с духом Маша.

— А честь ваша где? — спросила она Илюшку и Митьку. — О ней вы подумали?

— Удивительно! — воскликнул Сережка Клоков. — Надумали и помчались. И никому ни слова. А разве ж так можно? На что ж тогда ячейка?

— Ну ладно, — заметил Андрюшка Лисицин. — Хватит шпынять. Давайте думать, как быть.

— А что ж тут думать? — сказал Володька Бардин. — Вернуть сваю — и весь разговор.

— Как вернуть? — не понял Митька Ганичев.

— А как взяли, так и вернуть, — пояснил Володька. — Ночью. Через то же болото, чтобы никто не видел.

— Да, — согласился Прошка Архипов. — Ничего другого не остается. Вернуть так, чтобы ни одна душа не узнала. А самим — молчок. Иначе позор всей ячейке.

Илюшка сидел прямо и напряженно. Челюсти его были стиснуты, глаза блестели слезами. Расстроенным выглядел и Митька. Дотронувшись до ушибленной ступни, он прохныкал:

— Опять тащить. Он же такой грузный, дуб. А там болото. Вон какие мы грязные.

— Я пойду с вами, — сказал Прошка Архипов. — И помогу. Что ж теперь делать?

— И я, — обрадовался Андрюшка, словно вызывался на прогулку. — Вчетвером сподручней. Двое — на одном конце, двое — на другом…

Спросили Илюшку и Митьку, как они думают. Илюшка обиженно усмехнулся и сказал, что сделает так, как решит ячейка. А Митька, тяжело вздохнув, повторил, что не решился бы, если бы знал, что все так обернется.

— Нынче же вернуть сваю, — заключил я. — Илюшке и Митьке помогут Прошка и Андрей. Больше никого не надо. Чтобы не было лишнего шума… — Я перевел дыхание и продолжал: — А еще предлагаю… Товарищу Цыганкову объявить выговор за то, что запятнал воровством комсомольскую честь. Вот так. А насчет товарища Ганичева… отложим прием его в комсомол на три месяца. Чтобы на ошибке этой воспитался…

Ребята угрюмо молчали. Илюшка опустил голову и свел плечи, будто, наконец, почувствовав тяжесть, свалившуюся на него. Митька весь залился краской, будто ему стало стыдно за самого себя.

— Итак, решаем, — сказал я дрогнувшим голосом. — Голосую, кто «за»?

Ребята с видимым усилием подняли руки, точно они вдруг стали непослушными. И только Прошка Архипов неподвижно сидел со сплетенными пальцами на коленях. Мы повернулись к нему и, не опуская рук, замерли в ожидании. А он, поглядев на Илюшку, глухо сказал:

— Ладно. Голосую «за»…

Но руку так и не поднял. Может, потому, что в эту минуту в клуб неожиданно вошла Клавдия Комарова. Нарядная и веселая, она остановилась перед нами и дружески улыбнулась.

— Здравствуйте, великие голодранцы! — И запнулась, заметив нашу отчужденность. — Ой, простите! С языка сорвалось. Вчера ваш секретарь… — и кивком показала на меня, — вот он так назвал вас. Ну, я и повторила… Да не смотрите на меня так. Кажется, я человек, а не антилопа какая-то… — Она усмехнулась и подошла ко мне. — Я передала твою просьбу отцу. Сначала упрямился. И злился. А потом согласился. Так что можешь приехать и взять…

Краснея и путаясь, я сказал, что уже не требуется. Клавдия удивленно подняла крутые брови.

— Вчера требовалось, а сегодня не требуется?

— Вчера требовалось, а сегодня нет, — раздраженно подтвердил я. — И вообще… Не нуждаемся. Ясно?

Клавдия пожала плечами и наморщила лоб.

— Ну что ж. Была бы оказана честь. — И вдруг потупилась, словно чего-то смутившись. — А еще вот что. Насчет Есенина. Вчера я сказала неправду. Мне неизвестно, был ли он богат. Скорее — наоборот. Но душа у него была богатая. Потому-то он и писал так… — И протянула мне голубой томик. — Возьми. Я уже прочла. Да ну же, бери!

Ребята смотрели на меня во все глаза. А я глупо молчал и не знал, на что решиться. Принять подарок или отвергнуть? Все же любовь к книге взяла верх, и я робко принял томик.

— Спасибо… А только зря… Я бы мог купить…

— Пожалуйста, читай, — сказала Клавдия. — Мне она не нужна. В городе у меня есть такая. Можешь совсем оставить. На память…

И кивнула ребятам, продолжавшим молча глазеть на нее. Показалось, она снова назовет нас великими голодранцами. Но она ничего больше не сказала и, шурша розовым платьем, вышла.

Когда за окнами проплыла ее фигура, Сережка Клоков спросил, с какой это просьбой я обращался к мельнику. Придумывать небылицу было стыдно, и я признался во всем. Точно оглушенные, ребята растерянно глядели на меня. Потом Прошка Архипов сердито произнес:

— Ну и ну! Скажи кто другой, не поверил бы. Непостижимо!

— Лучше украсть, чем лезть к кулаку за подачкой, — проворчал Илюшка. — Меньше позора.

— Нет, нет! — взволнованно воскликнула Маша. — И то и другое плохо. Даже противно! Но протягивать руку кулаку… Просить подаяния…

Негодовали все. И поносили меня на чем свет стоит. Идти за помощью к кулаку! Да еще к какому кулаку-то! К тому самому, с каким только что пришлось сразиться!