Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории - [40]
В конечном итоге политические волнения открыли холере дверь в Центральную и Западную Европу. В Польше в ноябре 1830 года произошло восстание против царской власти. Центральная часть Польши со столицей Варшавой была присоединена к России на Венском конгрессе в 1815 году после того, как три соседних страны – Россия, Австрия и Пруссия – в конце XVIII века разделили Польшу между собой. Таким образом, эта страна стала хорошим примером того, какая судьба может ожидать относительно свободомыслящие нации, правящая элита которых не желает вкладывать средства в национальную оборону. Ноябрьское восстание 1830 года переросло в короткую войну за независимость страны. Эта война для Польши не увенчалась успехом, и независимости полякам удалось добиться только в 1918 году. Французская карикатура под названием «La barbarie et le choléra morbus entrant en Europe» [151][152], опубликованная в 1831 году, ярко характеризует сложившуюся ситуацию: вслед за жестоким гигантом – варварством царского режима – топчущим храбрых поляков, в Европу приходит мрачный жнец.
Пруссия, западный сосед России и Польши, приняла меры по сдерживанию эпидемии на своей территории. Границу разрешалось пересекать только в двенадцати местах. Путешественников из пораженных холерой регионов помещали в карантин, который мог продолжаться от десяти до двадцати дней. Багаж очищали горячим паром с добавлением ароматических веществ; письма регулярно окуривали. Такое «холерное письмо» пересылалось только в том случае, если на нем был штамп «продезинфицировано».
Все эти меры оказались бесполезными. Кенигсберг и Данциг стали первыми крупными городами немецкоязычного региона, где люди начали умирать от холеры. Здесь также недовольство населения быстро обернулось против властей, которые были бессильны предотвратить распространение болезни, но раздражали людей бессмысленными репрессиями: «В итоге, как и в Санкт-Петербурге, восстание было спровоцировано несуразными действиями полиции. Собрание перед Кенигсбергским замком 28 июля в результате вмешательства полиции превратилось в драку, закончившуюся штурмом отделения полиции и его разграблением. С призывом “Заражено холерой, подлежит уничтожению”, сатирически высмеивающим государственную инструкцию по дезинфекции, все полицейские записи были выброшены на площадь и уничтожены»[153].
Каталог Лейпцигской книжной ярмарки за 1830 год содержит не менее 160 наименований работ, посвященных холере.
По мере распространения болезни люди быстро понимали, что столкнулись с совершенно новой угрозой. Произошел настоящий взрыв публикаций об этом недуге. Выходила специальная газета о холере, которая давала читателям советы о том, как поступать с инфицированными членами семьи или соседями, например, такие: «Если вы имеете дело с больным, никогда не приходите к нему трезвым и во время посещения никогда не сглатывайте слюну, жуйте корень дягиля, кардамон или ягоды можжевельника, а как только выйдете, вымойте руки разбавленным уксусом или раствором хлорной извести. Также рекомендуется курить табак»[154].
Поздней осенью 1831 года холера была в Берлине, из приблизительно 240 000 жителей там заболело около 2250 человек, а число умерших, согласно оценкам, составило 1417 человек. В других мегаполисах эпидемия собрала похожую дань, убив от 0,5 до 1 процента населения. В Гамбурге погибло около 1600 человек из 130 000 жителей, а в Вене 2200 человек из 330 000 жителей[155].
Когда холера вернулась в Гамбург в 1892-м, она бушевала преимущественно в трущобах пролетариата. В 1830-х же годах холера не щадила ни богатых, ни бедных. Ее жертвами стали некоторые знаменитости, в том числе Георг Фридрих Вильгельм Гегель, преподававший в университете, основанном его современником Вильгельмом фон Гумбольдтом. Вильгельм фон Штернбург описывает личность Гегеля следующими словами: «Как отец семейства, живущий в зажиточной буржуазной среде, как философ, все более уважаемый, но все чаще принимаемый в штыки, как интересный собеседник Гете и Жан-Поля, а также романтичного и консервативного прусского кронпринца, ставшего впоследствии королем Фридрихом Вильгельмом IV, Гегель стал “духовным институтом”»[156].
Через три недели после смерти Гегеля его вдова написала другу письмо о последних днях философа и его страхе перед эпидемией: «Несчастная холера тревожила и пугала моего Гегеля; он часто говорил: “С моим слабым желудком легко заболеть холерой”. Мне пришлось скупить целую аптеку лекарств от холеры. В случае несчастья мы были готовы вызвать врача. Он [Гегель] говорил, что ему повезло, потому что мы жили на природе на таком здоровом, чистом воздухе, который, как он надеялся, должен был защитить нас. Однако в конце октября нам пришлось уехать в город: начало занятий в университете. Худшее время года, дом легкой постройки – нельзя было дольше оставаться на природе. Гегель жаловался, что в связи с изменением воздуха он чувствует себя словно рыба, которую из родниковой воды пересадили в воду из-под выполосканного белья. Тем не менее он каждый вечер радовался, что эпидемия холеры пошла на спад, и все беспокойства улетучивались. Он начал читать свои лекции 10 и 11 ноября так живо и свежо, что все его слушатели были в восторге. В субботу он принимал экзамены в университете, а затем нанес несколько визитов. Вечером и утром в воскресенье за завтраком он был как всегда весел, но в 11 часов пожаловался на боли в животе и тошноту. Я сразу принесла чай и наши согревающие средства, в 2 часа прибыл доктор; боль в животе сохранялась в течение дня и ночи, “не очень мучительная, но вместе с тем тревожная”. Горчичники и пиявки не действовали, но на следующее утро боль прошла, была лишь слабость. Врач успокоил меня, сказав, что пульс – 90 ударов. При втором посещении он обнаружил, что состояние кардинально изменилось: пульс упал до минимума и стал невероятно слабым. От милого лица тянуло ледяным холодом, но оно оставалось преисполненным разума, сохраняя беззаботное спокойствие, какую-то сладкую истому. Еще четверть часа он жаловался на нехватку воздуха и просил, чтобы его перевернули на бок. В его милых чертах было невыразимое спокойствие. Это был самый нежный, самый блаженный сон – сон святого»
