Великая война. 1914–1918 - [65]
Исход дела решило превосходство немецкой разведки над разведкой противника. Несмотря на то что русские знали о своем численном превосходстве над немцами, их средства обнаружения неприятеля были несовершенными. Русская кавалерия, столь многочисленная, не стремилась проникнуть в глубь территории противника, а встретив сопротивление, кавалеристы предпочитали спешиваться и формировать огневой рубеж. Авиация российской армии насчитывала 244 самолета и была второй по численности в Европе, но обнаружить передвижение немецких войск пилоты не смогли[259]. В отличие от них 2-й авиационный батальон немецкой армии и два дирижабля, приписанные к Позену и Кёнигсбергу, начали сообщать командованию о численности и направлении движения русских колонн еще 9 августа — за неделю до того, как те пересекли границу[260]. Нельзя не отметить, что аэропланы и дирижабли обеспечивали германское командование актуальной информацией о противнике на протяжении всей кампании[261].
Как бы то ни было, решающими стали первоначальные разведданные. Зная, что Ренненкампф опередил Самсонова на несколько дней (этот интервал увеличивался по мере того, как 2-я армия с трудом пробивалась через сельскую глушь и преодолевала многочисленные мелкие притоки Вислы, отставая от графика), Притвиц мог без каких-либо опасений развернуть основные силы своей армии к северу от Мазурских болот. Когда 17 августа русские начали наступление с пробной атаки на Шталлупенен, они были отброшены назад. Три дня спустя подоспела подмога — в Гумбиннен пришли основные силы русских, но тут под покровом темноты в наступление пошел 1-й корпус немцев. Его командир Герман фон Франсуа, один из многих немецких офицеров-гугенотов, был человеком смелым и решительным, и эти качества в полной мере передавались его подчиненным. В состав 1-го корпуса входили прославленные прусские полки — 1, 3 и 4-й гренадерские и 33-й стрелковый. Все эти части яростно атаковали русских. Однако противник за ночь успел окопаться и укрепить дома и хозяйственные постройки на фермах. Чем активнее наступали немцы, тем быстрее росли их потери. Артиллерия, которая традиционно являлась наиболее подготовленной частью царской армии, заняла выгодные позиции. Стреляя с близкого расстояния, орудийные расчеты устроили настоящую бойню. Вдобавок к этому батареи 2-й немецкой дивизии по ошибке обстреляли собственную пехоту, и тоже в этом весьма преуспели. Многие части стали поспешно отступать, и, хотя в конечном счете немцам удалось восстановить расстроенные боевые порядки, потрясение оказалось слишком сильным — в бой они вернуться не смогли. К середине дня части фон Франсуа оказались на исходных позициях. Тем временем соседнее соединение, 17-й корпус под командованием знаменитого лейб-гвардейского гусара Августа фон Макензена, которого вдохновили первые сообщения об успехах, начал наступление на северо-востоке, на фланге русских. Атаковал он без рекогносцировки, а между тем она показала бы, что перед ними, как и перед фон Франсуа, русские успели окопаться. Они вели со своих позиций шквальный огонь по наступающей немецкой пехоте. Под обстрелом вражеской — и своей собственной! — артиллерии 17-й корпус дрогнул. Немцы начали отступать, а потом побежали… К концу дня их положение было еще хуже, чем пехоты 1-го корпуса. Сражение при Гумбиннене грозило превратиться из тактической неудачи в стратегическую катастрофу. Справа от 17-го корпуса 1-й резервный под командованием фон Бюлова предпринял контратаку, чтобы защитить фланг Макензена, но в штабе 8-й армии даже известие об этом успехе не могло остановить волну паники. Притвиц склонялся к мысли, что Восточную Пруссию следует оставить, а вся армия должна отступить за Вислу.
В Ставке дела обстояли не лучше. Мольтке шокировали известия из 8-й армии — они ставили под угрозу возможность оттянуть разрешение кризиса на востоке до тех пор, пока на западе не будет одержана решающая победа. Прошло только 20 дней из необходимых 40, а план Шлифена уже грозил развалиться прямо на глазах Верховного командования. Более того, вероятная катастрофа в Восточной Пруссии вызвала тревогу личного характера. Именно там находились поместья, из которых вела свое происхождение элита немецкой армии. Потеря самообладания Притвицем еще не угрожала безопасности страны в целом, но его отступление оставляло родителей, жен и детей офицеров, а также старых отставников на милость неприятеля. Офицеры штаба Притвица, Хоффман и фон Вальдерзе, сумели подбодрить своего командира, но спасти ситуацию это уже не могло. Мольтке утратил к нему доверие. Начальник немецкого Генерального штаба решил, что сейчас самое главное — отправить на восток опытного военачальника, который возьмет на себя руководство операцией и поможет решить проблему. Выбор пал на Людендорфа, ведь в Бельгии он дважды блестяще выходил из трудного положения. Затем Мольтке решил совсем избавиться от Притвица, расценив его намерение отступить за Вислу, впоследствии пересмотренное, как свидетельство сломленной воли. На его место начальник Генерального штаба назначил Пауля фон Бенкендорфа унд Гинденбурга, отставного офицера, известного скорее твердостью характера, чем блестящим умом. Гинденбург часто говорил, что является потомком тевтонских рыцарей, которые во время северных Крестовых походов отвоевали Восточную Пруссию у язычников. В 1866 году он, будучи лейтенантом 3-й гвардейской пехотной дивизии, был ранен при Кениггреце, затем участвовал в Франкопрусской войне, служил в Генеральном штабе и завершил карьеру командиром корпуса. В отставку Гинденбург вышел в 1911 году в возрасте 64 лет, но после начала войны был снова призван на службу. Перерыв был долгим, и, получив вызов от Мольтке, он явился в Генеральный штаб в старом синем мундире, предшественнике серого. С Людендорфом у них, несмотря на кажущуюся несовместимость — провинциальный аристократ и буржуазный технократ, — с самого начала составился, как выразился как-то сам Гинденбург, счастливый брак
