Великая война. 1914–1918 - [49]

.

Между тем под жарким августовским солнцем войска преодолевали по 25–30 километров в день, а то и больше. «Мы шли то под гору, то в гору и наконец за нашими спинами осталась последняя, отделявшая нас от долины Марны, — писал капитан Блом из полка бранденбуржцев. — Это был еще один знойный, изматывающий день. <…> Сорок километров вверх-вниз под палящим солнцем. Впереди цепь постепенно понижающихся холмов. За ними Марна. Слева доносится артиллерийская стрельба. Это пушки фон Бюлова. Скоро мы соединимся с правым флангом его армии». Время от времени вспыхивали бои между авангардом немцев и арьергардом французов, а также короткие ожесточенные стычки, такие как произошедшая 1 сентября при Нери, где 1-я кавалерийская бригада англичан вместе с 1-й конной батареей королевской артиллерии все утро сдерживали наступление 4-й кавалерийской дивизии немцев. Трое британских артиллеристов получили за этот неравный бой с врагом, который закончился, как писал немецкий историк, «явно не в пользу германской кавалерии»[184], Крест Виктории — высшую военную награду Великобритании.

В окрестностях Парижа речной бассейн очень разветвлен, и по мере того, как немецкие армии продвигались к городу, им приходилось восстанавливать взорванные мосты, а на это уходило время. Их наступление задерживали и артиллерийские дуэли. Часто возникали перестрелки — то тут, то там разведка натыкалась на аванпосты противника или авангард настигал хвост отступающей колонны, но для большинства солдат обеих сторон последняя неделя августа и первые дни сентября были заполнены утомительными дневными переходами, начинавшимися на рассвете и заканчивавшимися уже в сумерках. Бен Клатинг из 4-го гвардейского драгунского полка британских экспедиционных сил впоследствии вспоминал, что 1 сентября его полк подняли в 4:30 утра, 2 сентября — вообще в 2:00, 3 и 5 сентября — в 4:20, а 6 сентября — в 5:00. Лошади, рядом с которыми кавалеристы часто шли пешком, чтобы животным было легче, вскоре начинали опускать головы и не встряхивались, как они обычно делают… «Они засыпали стоя, и у них подкашивались ноги. Споткнувшись, лошади теряли равновесие и падали. <…> А для людей хуже всего, хуже физического дискомфорта или даже голода была усталость. Боль можно вытерпеть, еду как-нибудь добыть, даже украсть, но желание отдохнуть преследовало нас постоянно. <…> Я несколько раз падал с лошади и видел, как падают другие, медленно соскальзывая вперед и хватаясь за шею своего коня — в затуманенном, почти бессознательном состоянии. На привале люди мгновенно засыпали»[185].

Пехотинцам приходилось еще труднее. Обессилевшие отставали от колонн и с мрачной решимостью брели вперед по одному или по двое, отчаянно пытаясь не потерять из виду свое подразделение… «Пища, которую подвозила служба тыла, представляла собой сухие пайки. Чаще всего это были галеты и мясные консервы. Горячая еда стала редкостью. Иногда на ящиках виднелось написанное мелом название конкретного подразделения, но чаще этого не было, и мы просто брали продовольствие, набивая карманы всем, что попадется под руку»[186].

30 августа Жоффр объезжал части одной из своих отступающих армий. Вот что пишут об этом французские военные историки. «Главнокомандующий видел бесконечные колонны. <…> Мундиры солдат и офицеров были потрепанными и рваными, ботинки покрыты слоем грязи. Глаза у всех ввалились, лица были отупевшими от усталости и почерневшими от многодневной щетины. Похоже, 20 дней войны состарили солдат на 20 лет»[187]. Британцы и французы, совершавшие многодневные марши, могли хотя бы рассчитывать на свои тыловые службы, а вот немцы сейчас были далеко от собственных линий снабжения и зачастую шли голодными, но больше всего и наступавшие, и те, кто отступал, нуждались даже не в пище, а в отдыхе. Один из местных крестьян вспоминал, что, когда 3 сентября подразделение захватчиков добралось до его дома, выделенного им для постоя, они упали в изнеможении, ошеломленно повторяя: «Сорок километров! Сорок километров!..» Это все, что могли сказать немцы в тот вечер.

3 сентября штаб 1-й армии расположился в замке Людовика XV в Компьене. Там фон Клюк получил депешу Генерального штаба от 2 сентября, предписывающую ему следовать за 2-й армией фон Бюлова уступом на юго-восток, чтобы отрезать французов от Парижа[188]. Клюк решил истолковать направление в том смысле, что юго-восток — это больше восток, чем юг, и развернуть свои части именно туда, продолжать преследовать 5-ю армию Ланрезака, переправиться через Марну и навязать противнику решительное сражение. А по замыслу Мольтке его должны были дать армии центра, наступающие на запад от Мёза… Стратегический план немцев начал рушиться, хотя ни начальник Генерального штаба, ни командующий 1-й армией этого еще не понимали. «Мольтке, — отмечал позже французский историк, — никогда особенно не верил в возможность маневра крупных сил. <…> Подобно своему дяде, он считал необходимым предоставить каждому командующему армией определенную свободу выбора движения»[189]. Но дядя нынешнего начальника немецкого Генштаба Гельмут Мольтке-старший, блестящий военный теоретик и один из основателей Германской империи, обосновывал свои теории без малого полвека назад. В 1870 году, когда фронт был узким и у армий практически не имелось возможности отклониться от главного направления, в котором велось наступление, система управления войсками была совсем другой. Недостаточный контроль Мольтке-младшего над гораздо более широким фронтом 1914 года привел к тому, что армия на правом фланге — та, на которую он возлагал основные надежды, сначала отклонилась к югу, вместо того чтобы продолжать наступление на юго-запад, а затем повернула на юго-восток, под прямым углом к направлению, предписываемому планом кампании для достижения победы.