Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке - [50]
Получив сообщение о сдаче Минска, Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович и Берия, захватив с собою Жукова,[45] утром 29 июня вылетели в Сочи к Сталину, ибо поняли, что надо принимать экстраординарные меры.
Для всех участников, кроме одного (скорее всего, Берии, судя по его записке Молотову после ареста, в которой он упоминает о поездке к Сталину на дачу в первые дни войны), эта поездка не была заранее согласована с вождем,[46] а потому, в известном смысле, являлась неслыханным доселе бунтом в советском руководстве. Они привезли с собой уже напечатанный на машинке проект Директивы, написанный и даже подписанный Щербаковым, Молотовым и Микояном, для утверждения вождем. Он, поработав над текстом, подписал Директиву 30 июня вместе с Калининым, и ее утром 1 июля Молотов увез в Москву (см. письма его жены и дочери на с. 162–163), а оттуда разослали в установленном порядке. Проект Постановления о создании ГКО и передаче ему всей полноты власти в стране без Сталина даже писать не рискнули, предложили устно, сделав упор на том, что он будет председателем. Скорее всего, текст этого Постановления Сталин во время встречи продиктовал, а Маленков записал.
Затем вождь прочел его остальным, внес своей рукой мелкие поправки – и документ, судя по тому, что утром 1 июля он появился в центральных советских газетах, сразу же после подписания был передан в Москву телеграфом с указанием немедленно опубликовать.[47]
И наконец, самая ранняя возможная дата возвращения Сталина в Москву – 26 июня. Именно в этот день он позвонил Жукову на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополе и вызвал его в Москву. После этого в течение недели были сделаны такие серьезнейшие шаги, как направление Директивы о войне партийным и советским организациям, создание ГКО, смена командующих Западного и Северо-Западного фронтов, принятие ряда основополагающих постановлений Политбюро, в частности по организации эвакуации, и т. д.
Письма В. М. Молотову его жены Полины Семеновны Жемчужиной (слева) и дочери Светланы (справа), написанные в день их отъезда из Москвы в эвакуацию в Куйбышев.
Жемчужина: «Вяченька, родной, любимый мой! Уезжаем не повидав тебя. Очень тяжело, но что делать другого выхода нет. Желаю Вам всем много сил и бодрости, чтобы могли Вашими решениями и советами победить врага. Береги себя, береги нашего дорогого, нами всеми любимого т. Сталина. Рука дрожит. О нас не думай. Думай только о нашей родине и ее жизни. Всей душой всегда и всюду мы с тобою – любимым и родным. Целую безконечно много раз. Полина».
Светлана: «Москва, 1-ого июля 1941-ого года. Дорогой, мой родной, папочка! Я очень жалею, что уезжая не могу тебя увидеть, но в душе, весь сегодняшний вечер и все время моего отсутствия я буду с тобой. Я буду там, если понадобится, работать. Постараюсь учиться не хуже, чем училась в Москве, чтобы ты был мною доволен. Всегда я буду видеть тебя перед собой, и ты мне будешь вечно служить примером, как в жизни, так и в учебе. Теперь я постараюсь быть хорошей пионеркой, а в будущем – комсомолкой и коммунисткой, чтобы ты мог по праву гордиться своей дочерью. Тысячу поцелуев. Всегда, крепко любящая тебя, твоя Светик».
В кабинете Сталина без Сталина?
Итак, вопрос, был ли Сталин 22 июня 1941 г. в Москве и в Кремле, остается открытым для современных исследователей. Причин для сомнений более чем достаточно из-за многочисленных «почему».
Почему 22 июня по радио выступил не он, а Молотов?
Почему Молотов выступил лишь через восемь часов после немецкого нападения?
Почему Сталин выступил по радио только 3 июля?
Почему на трех директивах фронтам 22 июня нет не только подписи, но ни единой правки, сделанной рукой Сталина?
Почему Сталин написал матерную резолюцию на докладной наркома госбезопасности Меркулова от 17 июня 1941 г. о готовности немецких войск к нападению на СССР?
Почему по Москве в начале войны ходили слухи, что Сталина нет в столице?
Почему Сталин, делавший все, чтобы у нашей страны была самая большая и самая сильная в мире армия, в последние предвоенные месяцы фактически способствовал снижению ее боеспособности и объяснял это необходимостью не допустить провокации на границе, что и привело к катастрофе 22 июня 1941 г.?
В воспоминаниях представителей высшего советского руководства о начале войны почему-то никто из них, кроме Жукова и Чадаева, не рассказывает, как внешне выглядел Сталин в период 18 июня – 3 июля 1941 г., хотя все описывают общение с ним в эти дни, приводят его высказывания по различным вопросам и принятые им решения. Но ведь эти высказывания и решения могли быть услышаны по ВЧ-телефону. Поэтому и имеют место расхождения в воспоминаниях Молотова, Микояна, Жукова, Чадаева, Пересыпкина, Власика и др. и в записях о посещении ими кабинета вождя в последние предвоенные и первые дни войны. Просто когда писались мемуары, никому в голову не могло прийти, что все посещения кабинета вождя фиксируются и эти данные когда-нибудь опубликуют. Но это произошло, и сегодня есть документ, в котором записано, кто и когда (по дням и с точностью до минуты) переступал порог сталинского кабинета на протяжении всего периода его работы там. Это так называемый Кремлевский журнал, наконец-то изданный отдельной книгой «Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.). На приеме у Сталина» [120]. Ранее эти тетради под названием «Посетители кремлевского кабинета И. В. Сталина» печатались с продолжением в журнале «Исторический архив» в 1995 и 1996 гг. Но там отсутствовал обширный научный комментарий и именной алфавитный указатель, содержащий сведения о каждом посетителе с перечнем дат всех его посещений.
