Великая судьба - [26]

Читать и писать как следует Очир-бээс так и не научился. «К чему зря изнурять себя ученьем, — говорил он. — А писать у меня есть кому — писарей сколько угодно. От отца мне осталось скота немало, разумом тоже бог не обидел, как-нибудь и без грамоты проживу». Тем не менее тайком от всех он все же попытался научиться грамоте у старичка писаря. Но из-за своего вздорного нрава больших успехов не достиг и бросил ученье.

Вот какого человека встретил Максаржав. Добравшись до ставки Га-гуна, Максаржав рассказал ему обо всем, и нойон не на шутку рассердился.

— Эти проклятые китайцы вконец распоясались! Все им мало, скоро нас совсем выживут из нашей страны. Десять лет жизни отдал бы, чтоб увидеть, как они все передохнут. Совсем обнаглели, отъели пузо на монгольской баранине и творят все, что им заблагорассудится.

Старый нойон был в ярости, и, когда к нему явились два приказчика-китайца, чтобы получить с него долг, он велел их схватить и запереть понадежнее.

— Пока не возвратят мое имущество, будут сидеть под замком! Я до Пекина дойду! Я раззвоню об этом произволе по всем аймакам и хошунам — и по халхасским и по дюрбетским[Дюрбеты — монгольское племя, живущее на западе Монголии.], я найду на них управу!

И вот тут-то к нойону пожаловал сам Го Су.

— Мы примерно наказали ваших обидчиков. Прошу вас, не волнуйтесь так, жанжин. Все уладилось.

Сказав это, китаец удалился. Конечно, Го Су не испугался, услышав, что Га-нойон дойдет с жалобой до Пекина, но угроза разнести весть о самоуправстве китайцев по всей Монголии заставила его призадуматься. Тут, пожалуй, недолго и до бунта. А начнутся волнения — против китайцев поднимутся все: и голытьба, и богачи. И пекинские хозяева не простят этого Го Су.

* * *

Весной Того, Максаржав и еще несколько аратов работали на распаханных угодьях нойона под руководством нескольких стариков — китайцев и монголов, — давно занимавшихся хлебопашеством. Их беспокоило, как бы не наступила засуха. Все с надеждой поглядывали на небо: не пойдет ли дождь, который даст жизнь брошениым в землю семенам. Полевые работы казались Максаржаву с непривычки очень тяжелыми — от боли разламывалась спина, натруженно гудели ноги. Но он упорно работал вместе со всеми. Монголы учились у китайцев земледелию, надеясь, что земля одарит их своими плодами.

Осенью, когда настала пора жатвы, на поле появилась группа людей в темных одеждах. «Кажется, чиновники амбаня пожаловали, — встревожились сборщики урожая. — Ну, теперь половину зерна заберут». От людей из управления амбаня и купцов-китайцев никуда не спрячешься — как от смерти или саранчи. Там, где они пройдут, лишь голое место остается. Максаржав, закончив жатву на своем участке, помогал убирать урожай соседям. Двое китайцев верхом на ослах ехали по полю.

— Ну точно, они самые. И как это они поживу чуют?! Теперь все отберут, ни зернышка не оставят, — проворчал кто-то.

Когда китайцы подъехали совсем близко, жнецы умолкли и сдержанно поздоровались с пришельцами.

— Мы прибыли для учета урожая, — проговорил один, а другой достал бумагу со списком долгов.

— За тобой, Жамца, должок — два мешка зерна. Мы его заберем из нынешнего урожая. Плуг ты должен сдать, а лопаты, вилы и прочую мелочь можешь пока оставить у себя. Отдашь весной, только починить не забудь.

— Теперь ты, Дамча... Видно, хороший урожай собрал, а? У нойона зерно еще не созрело, и он велел взять у тебя.

Но тут вмешался Максаржав:

— Прошу вас, не делайте этого. На поле нойона все давно созрело, здесь какая-то ошибка.

— У нас ошибок не бывает. Это вы... — Китаец грубо выругался.

Взимание долгов продолжалось. «Не нравится, видно, им, что монголы тоже занялись землепашеством», — подумал Максаржав. А еще он подумал о том, что монголам теперь и охотой стало трудно промышлять — нет настоящего оружия. Конечно, они охотятся, но только, кроме самодельных кремневых ружей да капканов, у них ничего нет. Порох тоже достать трудно, его изредка привозят те, кто ходит в Пекин с караванами китайских да русских купцов. Нет, нелегко живется монголам!

Как-то местные араты попросили Максаржава составить петицию, в которой требовали освободить их от непосильных налогов, от поборов, наказаний и других притеснений. И Максаржав написал письмо, что вызвало гнев Га-нойона.

Но в остальном жизнь Максаржава и Того после поездки в столицу шла как обычно. Только Того стал мрачным и неразговорчивым, было видно, что он чем-то озабочен. Он часто засиживался в юрте Максаржава. Цэвэгмид относилась к нему, как к брату, и, когда тот просил залатать ему одежду, она охотно это делала.

Наступил первый месяц лета. Однажды из столицы прискакал гонец с письмом Га-гуну. Вот что было в этом письме: «Милосердный властелин наш и покровитель, великий жанжин и тушэ-гун! Ваши недостойные рабы желают Вам бесконечного благоденствия и, смиренно моля о прощении, припадают к стопам Вашим. Молодая госпожа наша Гунчинхорло занемогла, и мы очень тревожимся за нее. В начале осени она должна родить. Старые ведьмы Дума и Долгор утверждают, что грех лежит на Вашем, высокоблагородный нойон, работнике Того. Сама же Гунчинхорло говорит, что соблазнил ее какой-то знатный господин, проникший на подворье. Но имени его она не назвала. Мы же, недостойные рабы Ваши, знаем, что через ограду к нам сможет перелететь разве что птица, да и ту мы заметим и прогоним тотчас же. Нижайше просим высокородного жанжина и тушэ-хуна смилостивиться и снизойти к мольбам нашим о прощении. Пусть на многие годы будут благословенны дни Ваши и неисчислимы благодеяния и милости Ваши».