Великая страна - [27]

— О Гэри! — сказала она. — Что за чушь! Тебе не за что просить прощения. Ты был лучшим мужем и отцом, и годы, проведенные с тобой, составляют цвет моей жизни.

Я вышел в недоумении.

Понимаете, хорошо бы она меня простила. Но она меня не простила. Она повела себя так, словно я не был виноват, но я, дерьмо, был виноват, потому что если чувствуешь свою вину и твои щеки распирает жаром, как медицинскую грелку, то пусть ведущий восьмого канала впаривает налогоплательщикам, что у тебя нет вины, но ты-то сам прекрасно знаешь, что она есть, а ведущий просто лжет за хорошие деньги…

— Какого ведущего ты имеешь в виду? — встрепенулась Лиза.

— Лесли Траппота.

— О Гэри! Как ты божественно прищемил ему яйца! Этот косоглазый ублюдок действительно постоянно лжет. Если даже спросить у него, как его зовут, и тут он отвечает Лешли, потому что Господь специально сделал его шепелявым. Но всё, всё! Гони дальше про свой траханный стыд и про то, как ты его одолел. Действительно, твоя супруга ответила тебе чересчур округло.

— Именно! Я было собрался к психоаналитику, но потом решил сэкономить время и деньги и сам проанализировал ее слова. И они сгорели под пристальным взглядом, как вампир на свету.

Конечно, я был и лучшим мужем и отцом, и худшим, потому что единственным. А насчет цвета ее жизни, так ведь эта змея не уточнила, какой, чтоб ее, цвет она имела в виду. Тогда я снова пошел к глуховатой хорватке, и она, увидев меня за квартал, уже заулыбалась и замахала мне букетиком фиалок. На сей раз я взял корзину лучших цветов, к своему парадному костюму прикупил галстук и дымчатые очки, воспользовался отбеливателем Майзеля для зубов и явился к Лиззи. Для начала она меня попросту не узнала и попыталась уточнить, по какому адресу меня послали. Потом села, как при дурном известии.

Я изложил ей свой стыд в выражениях прямых, точных и сильных, немного напоминающих стиль публицистики Нормана Мейлера. И она ответила мне:

— О Гэри! Если за этими твоими абстракциями стоит нечто конкретное, растрата, например, или измена, не томи меня и себя, скажи об этом и дело с концом. Но если тебя и впрямь тревожат фантомы вчерашнего дня, милый, забудь о них. Скажи, чем я могу тебе помочь.

— Прости меня.

— Но мне… Господь! Ладно, Гэри, я прощаю тебя. Это всё?

Я ушел в замешательстве.

Слова были сказаны. Именно так, растрата и измена, потому что я растратил наши лучшие годы и изменил первым клятвам любви. Что любопытно, аспирантка Люси ни одним дюймом своего холеного тела не втерлась в сонм обступивших меня кошмаров. Это как если бы серийному убийце вменили еще неправильный переход улицы. Если вы спросите, каково мне было, я отвечу: мне было стыдно, очень стыдно, потому что я оказался не тем человеком, который должен был оказаться на месте меня. В то же время я сомневался, достанет ли тонкости чувств у моей Элизабет, чтобы понять мои проблемы. Пока я колебался, глуховатая хорватка сама приперлась ко мне на дом, узнав адрес у соседей, и привезла тележку цветов. Я купил эти цветы, чтобы от нее отвязаться, а уже с тележкой цветов на руках было бы глупо не пойти к Лиззи.

Я ввез тележку к ней в комнату. Она побледнела и приняла валидол.

— Мне, — начал я.

— Стыдно? — угадала она.

Я кивнул.

— Тогда, — сказала она, — будь так добр, выслушай меня очень внимательно. Мне было хорошо с тобой все эти годы за исключением тех трех раз, когда ты припирался с цветами и начинал макать меня башкой в соус из своих мозгов. Если ты будешь делать это раз в год, я, так и быть, с этим смирюсь. Но три раза в неделю, Гэри, для меня физически много. Когда ты в следующий раз приобретешь оранжерею, не привози ее сюда. Повесь этот костюм в шкаф и не надевай до моих похорон. А если тебя еще засвербит изнутри, веди себя как мужчина, то есть, напейся до состояния клинической смерти и в этом своем состоянии поделись этим своим состоянием с соседями по бару. А теперь, Гэри, пожалуйста, спусти штаны. Так. А теперь подойди к окну и прислонись жопой к стеклу.

Я сомнамбулически исполнил ее просьбы.

— Тебе стыдно? — спросила Элизабет.

— Да. Она кивнула и закурила. Потом не спеша прочитала газету. Напоминаю вам, что я все это время стоял голой жопой к оконному стеклу.

— Тебе стыдно? — спросила Элизабет минут через восемь.

Я вгляделся в мутный сумрак своей души.

— Пожалуй, нет, — ответил я наконец. — Мне холодно.

— Можешь одеваться, — резюмировала она сухо и не глядя на меня.

Глава 28. Приближаясь к настоящему моменту

— Так с помощью несложного трюка я вылечился от тягостного стыда. Не знаю только, Лиза, можно ли рекомендовать эту методику твоему испанскому другу…

— Да какой там друг! Я же объясняю тебе, мой придурок Фил контактировал с этим голубым, Фредом, по поводу каких-то махинаций на тотализаторе. И Фред в порядке хохмы ознакомил его с некоторыми врачебными тайнами своего дружка-психоаналитика. Слушай, а может быть, он так клеился к моему Филу?

— Может быть.

Утро понемногу заливало комнату розовым светом. На углу хриплоголосый мальчишка торговал газетами. По пожарной лестнице ярдах в двадцати наискось от окна неторопливо спускались двое домушников в черных масках с прорезями для глаз и с фирменными альпинистскими рюкзаками за спинами. Тот, что лез вторым, подмигнул Мэгги. В прозрачном холоде утра проявлялась отдельная и нерастворимая линеечка жары. Жара и холод не смешивались, как вода в душе у Гэри Честерфилда, когда он жил в Далласе.