Великая русская революция, 1905–1921 - [25]

. Однако самым распространенным настроением военных лет, отражавшимся в прессе, были не смелая уверенность и не мрачное отчаяние, а неопределенность. Если эти годы и были исторической эпохой, то их направление и последствия представлялись далеко не очевидными.

В то же время война сравнительно слабо затронула повседневную жизнь. Газеты по-прежнему были полны знакомых сюжетов о преступлениях, насилии, убийствах, самоубийствах, несчастных случаях, хулиганстве и проституции. Условия военного времени и особенно экономические затруднения, несомненно, усугубляли эти традиционные «ужасы жизни» (под такой рубрикой в одной из газет велась ежедневная хроника социальных неурядиц) – хотя военная цензура, скорее всего, не позволяла репортерам говорить этого. Одному из журналистов в 1916 г. удалось сообщить читателям о том, что многие из его колонок об «общественной жизни» для журнала «Жизнь для всех», представлявших собой резюме «жалкой российской жизни, какой она отражена в газетах», запрещались цензорами, расценивавшими подобные мрачные репортажи как «современное, но не своевременное» – иными словами, как реальность, нежелательную с политической точки зрения[127]. Журналисты в годы войны продолжали ставить «вечные вопросы»: например, зачем люди страдают и почему в мире существует зло? Кровопролитие, ненависть и материальные страдания, вызванные войной, делали эти абстрактные вопросы более конкретными, чем когда-либо. В то же время многие журналисты вопреки происходившим на их глазах событиям продолжали выражать надежду на то, что на Земле все же установится «волшебный мир» «счастья» – не в последнюю очередь потому, что люди так исстрадались без него[128]. И страдания, и надежда стали питательной средой для событий 1917 г. Война обострила и то и другое.

Глава 3 1917 год

Историки пересказывают события 1917 г. всевозможными способами. То, как мы понимаем, интерпретируем и излагаем их, не в последнюю очередь изменила эволюция истории как научной дисциплины— хотя эта «научная» причина нерасторжимо переплетена с политическими и идеологическими пристрастиями (с тем, что историки думают о революциях, социализме, либерализме, государстве и роли народа – не говоря уже о самом Советском Союзе) и даже с этическими ценностями (например, с тем, что они думают по поводу таких непростых вопросов, как неравенство, социальная справедливость и насилие). Историки, как и те люди, которых мы изучаем, расходятся в вопросе о том, что считать входящим в состав сюжета, называемого нами «историей». Еще не так давно главным новшеством было смещение центра внимания с политических лидеров, государственных институтов, географических центров, мужчин и великороссов в сторону большего внимания к роли простых людей (особенно солдат, рабочих и крестьян), женщин, представителей других национальностей, провинции и окраин империи. Внимание, которое исследователи в последнее время уделяют субъективным сторонам – не только заявленным людьми идеям и требованиям, но и значительно более смутной сфере ценностей и эмоций, – наделило этот подход еще одним обогащающим и усложняющим его аспектом. Но вместе с тем исследователи в последнее время вновь заговорили о значении крупных структур, определяющих ход истории: экономической модернизации, капитализма, права, глобального перемещения идеологий и идей, международных отношений, войны. Разумеется, среди этих различных подходов нет таких, которые бы взаимно исключали друг друга. Они сочетаются разными путями – как пытаюсь делать я в этой книге.

Стандартное изложение сюжета о революции структурируется в соответствии с важнейшими кризисными событиями 1917 г., особенно с тем, как они развивались в столице, Петрограде: Февральская революция, покончившая с царской властью, «апрельский кризис» по поводу целей войны, «июльские дни», едва не вылившиеся в восстание, неудачный корниловский мятеж в августе и, наконец, Октябрьская революция, приведшая большевиков к власти. За этими событиями скрывается история причинно-следственных связей: военный контекст, развал экономики, социальная поляризация и сбои в управлении. Именно такой стиль изложения для нас наиболее привычен: важные и взаимосвязанные события с поддающимися объяснению причинами и важными последствиями. Но привычность такого подхода – даже того, что от него осталось, – не может служить аргументом в пользу его необязательности. В других главах мы вернемся к событиям 1917 г., рассмотрев их с иных точек зрения. Но эти события и контексты представляют собой необходимую структуру и основу. Кроме того, как ни странно, большинство историков сходятся в отношении того, что и почему случилось и что изменилось в стране[129].

Первый кризис разразился 23 февраля (8 марта), когда в Петрограде, присоединившись к множеству мужчин и женщин, уже бастовавших в столице и других городах, на улицы вышли тысячи текстильных работниц, протестуя против нехватки хлеба и продовольствия, а также по случаю Международного женского дня. Эти волнения, стремительно распространившиеся по городу и по стране и через несколько дней закончившиеся свержением правительства, не должны были стать неожиданностью для власть имущих. К январю 1917 г. тайные агенты полиции, жившие и работавшие в столице, в своих донесениях сообщали о растущей «в широких кругах населения волне враждебности к властям»