Великая Ордалия - [20]
— Высокий Оплот утратил своё благородство, — сухо усмехнулся Моэнгхус.
Сорвил разделял его плохие предчувствия. Союзник, который не в состоянии сохранить в целостности собственные стены, союзником не является.
— Упыри различны, брат. Некоторые из них — нечто меньшее, чем человек, другие — нечто большее, a некоторые непостижимы.
Имперский принц ухмыльнулся. — Что такое ты говоришь?
Сорвил видел, что несмотря на все почтение, с которым Моэнгхус обращался к сестре, он все-таки видел в ней то докучливое дитя, каким она прежде была.
Мрачный взгляд со стороны сестры. — Только то, что смирение более пошло бы нашему отцу.
Моэнгхус бросил на Сорвила пренебрежительный взгляд.
— А если они решат, что Отец нарушил условия Ниома?
— Ниль'гиккас был другом Сесватхи.
Интонация её как обычно оставалась безразличной, однако Сорвил каким-то образом понял, что она, мягко говоря, не совсем убеждена.
— Ба! Только посмотри на это, Серри! Посмотри! Как, по-твоему — это дом здравомыслящего короля?
— Ни в коем случае, — согласилась она.
Эмвама юлили вокруг, наблюдая за людьми с удивлением, которое несколько искажала ненормальная величина их глаз.
— Помнишь, что говорил нам отец, — настаивал на своем Моэнгхус. — Сбитый с толку всегда стремится к безопасности правил. Именно поэтому был так важен Ниом, поэтому была так важна — большой палец ткнул в сторону Сорвила — ненависть этого каг!
Гранд-дама нахмурилась. — Что же ты хочешь, чтобы я сделала?
— Того, что хотел с самого начала!
— Нет, Поди.
Мнения брата и сестры явным образом схлестнулись, и каким-то образом Сорвил понял, что Моэнгхус намеревался убить его — не сходя с места, если сумеет.
— Кто это владеет тобой, Серри, дунианин или мамочка?
— Я же сказала тебе: нет.
Моэнгхус бросил на Сорвила взгляд полный едва сдерживаемой ярости.
— Йул'ириса как-как меритру… — проскрежетал он, обращаясь к сестре.
И хотя Сорвил не понял ни единого слова, ухо его души подсказало: а если я случайно сверну ему шею?
— Никакой разницы.
Что-то в её голосе приковало к себе взгляды обоих мужчин.
Упыри. Они приближались.
Так стояли они, боясь вздохнуть, на Высшем Ярусе перед Соггомантовыми воротами, Уверовавший король и дети Аспект-Императора. Ропот пробежал по толпе, хотя лишь находившиеся впереди эмвама могли заметить приближение своих не знающих старости господ. У ужаса есть собственные глаза. Тварями овладело раболепное рвение, подобное тому, в которое впадает побитая собака. Теперь они не столько толпились возле троих путников, сколько жались к ним, натужно и лживо улыбаясь, хотя глаза их наполнял тихий ужас. Один из них даже вцепился в его руку — детской, но мозолистой и шершавой ручонкой.
Сорвил обнаружил, что ответил на невольное рукопожатие. И в охватившем его в одно мгновение безумии понял, что брат с сестрой мучили его не потому, что он видел их кровосмесительную близость — мукой был сам инцест! Они терзали его, потому что условия Ниома требовали, чтобы он ненавидел Анасуримборов…
Они нуждались в свидетельстве того, чего Богиня никогда не позволила бы им увидеть.
A теперь они решили, что обречены.
Что же он сделал? Молодой человек замер, раздираемый противоречиями. Нелюди, населявшие Иштеребинт появились из малых правых ворот немыслимой на земле чередой. Если камни и мох впитывали свет, они отражали его, невысокие радужные силуэты, под далекими, покрытыми изображениями высотами. В походке их не читалось ни спешки, ни тревоги.
Моэнгхус выругался, напрягаясь всем телом.
— Ничего не говорите, — велела Серва обоим мужчинам. — Поступайте как я.
По мере приближения, фигуры Ложных Людей становились все ярче, так сверкали их длинные, до пят кольчуги-хауберки. Фарфоровые безволосые лица. Глаза черные, как обсидиан. Кожа бледная как тающий снег. Сам облик их стиснул сердце Сорвила. Светлые лица. Узкие в бедрах и широкие в плечах. Властные без малейшей наигранности — уверенные в собственном неоспоримом превосходстве в изяществе, форме тел, в величии. Но с каждым шагом нечто вцеплялось изнутри в душу Сорвила: паника, древняя паника его расы — осознание не чего-то иного, но чего-то украденного. И если эмвама вызывали отвращение тем, что были малы, нелюди отталкивали от себя тем, что были большим, тем, что достигли того, что люди собирают по капельке в меру каждой человеческой души. И это делало их Ложными, бесчеловечными…
То, что рядом с ними люди становились зверями.
Не стоит удивляться, что Боги потребовали их уничтожения.
Упыри стали расходиться веером за спиной первого из них, того, на груди которого висели полоски меха. Стержень Небес сверкал надо всем — колонной, вырезанной из солнца, такой высокий, что тени собрались в лужицы возле обутых ног. Хауберки нелюдей, только что казавшиеся хитиновыми зеркалами, рассыпали свет прахом, змеившимся и искрами пробегавшим вверх и вниз по их фигурам. Черные рукоятки мечей высились за плечами. Тихие стоны и жалобные негромкие шепотки послышались среди эмвама. Пальчики в его руке превратились в когти.
Сердце Сорвила заколотилось.
— Не говори ничего, — пробормотала ведьма-свайали.
Один из нелюдей, на груди которого болталось ожерелье из шкурок — человеческих скальпов, вдруг понял Сорвил — пролаял неведомые слова, голосом глубоким и напевным. Вся толпа эмвама почти единым движением пала ниц, так что ему показалось, что обрушилась сама земля. Сорвил пошатнулся от внезапного головокружения, сжал в кулак уже пустую ладонь. Они с Моэнгхусом посмотрели на Серву, однако, казалось, что она находится в таком же недоумении как они сами.
