Великая Испанская империя - [34]

Транспортировка по озерам людей и грузов, как и до 1520 года, осуществлялась на больших каноэ, выдолбленных из цельных древесных стволов. Эти каноэ имели неглубокую осадку и квадратный нос, хороший плотник мастерил такую лодку всего за неделю или около того. Индейцы нисколько не утратили прежних навыков в этом ремесле, тогда как испанцы пользовались в основном вьючными животными или колесными транспортными средствами.

Естественно, возникало и длилось соперничество между энкомьендеро и пасторалистами, пускай все они были испанцами по происхождению. Первые воспринимали свои энкомьенды как будущие крупные поместья, где они сами станут решать, что им хочется выращивать. Своих «подотчетных» индейцев они привлекали к чрезвычайно разнообразным видам предпринимательской деятельности.

В долине Мешико в конце шестнадцатого века насчитывалось, по разным сведениям, до двадцати шести ферм, каждая из которых высаживала менее двадцати фанег (см. Глоссарий) пшеницы^{‹‹210››}, что составляло около 5 процентов от общего производства зерна в регионе. Еще имелось до восьмидесяти умеренно крупных фермерских хозяйств, которые производили около 70 процентов зерна, засевая в среднем от двадцати до девяносто фанег каждая; и до семи крупных хозяйств, производивших 22 процента зерна. Большинство пшеничных полей к 1570 году занимали приблизительно по 150 акров, а наибольшее по размерам поле достигало 600 акров^{‹‹211››}. Территория под пшеницу, как явствует из документов, выросла вчетверо с 1560 по 1600 год, а производство зерна как будто увеличилось двенадцатикратно^{‹‹212››}.

Вице-король Веласко сделал многое для избавления индейских деревень от животных, ради того, чтобы предотвратить использование земли для выпаса скота безответственными пасторалистами. Даже права на общинные пастбища не действовали в пределах лиги (трех миль) от деревень, а выпас на стерне официально ограничили двумя «послежатными» месяцами. Однако к 1600 году, вследствие вымирания коренного населения, пасторалисты затеяли, как выразился выдающийся калифорнийский историк Лесли Берд Симпсон, «экологическую революцию громадных масштабов»^{‹‹213››}. Эта революция, если она была таковой, стала результатом появления latifundia (больших поместий), одни из которых создавались энкомьендеро, а другие становились плодами деятельности религиозных орденов. Так, иезуитская гасиенда Санта-Лусия в долине Мескиталь вызывала всеобщую зависть^{‹‹214››}.

В теории, распределяя тщательно «нарезанные» энкомьенды, испанская администрация делала все возможное, чтобы соблюсти права множества землевладельцев-индейцев. Например, Монтесума располагал исключительно крупным частным родовым наследством, полученным от отца. Но разрушения, причиненные вторжением и алчностью испанцев, покончили, по сути, с этой практикой, Кортес щедро раздавал энкомьенды и раздаривал земли своим товарищам. В первые сто лет после завоевания возникло до 850 частных испанских владений в долине Мешико^{‹‹215››}.

Частные местные владения принимались как таковые, если удавалось доказать, что они унаследованы от частных лиц в период до завоевания. Но депопуляция территории из-за массового вымирания местного населения шла такими темпами, что многие земли оставались без хозяина на протяжении месяцев.

Испанцы также стремились уничтожить все, что хоть отдаленно напоминало о былом величии Мексики. Потому запретили индейские игры в мяч, сочтя, что игроки прибегают к колдовству или к ворожбе. Заодно запретили церемонию воладор, когда индеец спускался с высокого шеста, крутясь вокруг шнура, прикрепленного к макушке этого шеста, и постепенно достигал земли. Однако и игры, и воладор выжили, несмотря на запрет. Изменилась и одежда туземцев. Ткани теперь обычно изготавливали из волокон кактуса магуэй, из хлопка и даже из шерсти. Магуэйская ткань (хенекен или сизаль) постепенно подменялась хлопком, изготовление которого было в значительной степени делом женщин (правда, иногда за прясло брались и мужчины).

В целом испанцы Нового Света, будущие criollos и местные индейцы добились удивительных достижений, стараясь удовлетворить интересы друг друга. Если забыть на время о вполне объяснимых предрассудках, можно сказать, что подобная гибкость мышления заслуживает уважения применительно к обоим народам и их культурам.

7. Сыновья конкистадоров просят слишком много

Madrastra nos ha sido rigurosa

Y dulce madre pía a los extraños.

[Для нас она была мачехою жестокой

И нежной матерью для чужестранцев].

Франсиско де Террасас, Новая Испания

Хищные притязания и амбиции потомков конкистадоров стали в 1560-х годах в Новой Испании источником серьезных проблем. Все началось с возвращения из метрополии Мартина, старшего сына Эрнандо Кортеса, второго маркиза дель Валье. Мартина сопровождали его сводные братья, Луис и Мартин-второй, потомки великого конкистадора от Антонии де Эрмосиллья и переводчицы Марины соответственно.

Второй маркиз дель Валье, родившийся в 1533 году, был сыном Кортеса и его второй супруги, Хуаны Рамирес де Арельяно, племянницы богатого и влиятельного герцога Бехара; вырос он при императорском дворе в Испании. Мартин Кортес сопровождал короля Филиппа во Фландрию в 1548-м и входил в состав посольства испанских грандов, которые отправились в Лондон в 1554 году, чтобы присутствовать на бракосочетании Филиппа с королевой Марией Тюдор. Также Мартин участвовал в трагическом походе в Алжир (вместе с отцом) в 1541 году и сражался в победной битве при Сен-Кантене с графом Эгмонтом в 1558 году. Все имущество отца, включая 23 000 подданных, досталось именно второму маркизу, и тот в одночасье сделался исключительным богачом. Король Филипп направил его в Новую Испанию в 1563 году