Великая Эвольвента - [10]
Таковую историческую беспомощность усугубляет вошедшее в традицию презрение к законам и правилам. Свидетельствуя об отсутствии природной тяги к социальному порядку – гаранту исторического бытия, это утверждает неспособность к государственности в принципе. Поскольку не административное установление государства и не инициативы неких пассионарных единиц способствуют расцвету Отечества, а сам созревший для государственности народ добивается независимого существования.
Потенциально государственная общность при любой политической системе заявляет о себе в качестве охранной и организующей силы, облекающей имеющуюся уже целостность. Истоки государственности коренятся лишь в том народе, который сознаёт необходимость регуляторов бытия. Разбой, убийства и грабёж – удел государств племенного типа, по этой причине имеющих слабую социальную структуру, сомнительную самостоятельность, куцее историческое будущее и совсем уж мизерное признание со стороны социально и культурно развитых стран. К тому же «борьба за независимость» ещё не означает понимания, для чего она, собственно, нужна. Поскольку между независимостьюот…и независимостьюдля… огромная дистанция. Как желание сказать ещё не говорит об уме, так и «борьба за свободу» не тождественна видению исторического содержания свободы. Внешние помехи (и тем более спекуляции на эту тему) не играют здесь существенной роли, ибо борьба народа за свою свободу и победа в ней в принципе исключает «спонсорство» каких-либо стран. Каждый народ добивался независимости в жёсткой, а порой и беспощадной – не на жизнь, а на смерть – борьбе. Так создавались государства Европы, так утверждала своё право на политическое, культурное и историческое бытие духовная преемница Византии Московская Русь. Но подобная судьба не была уготована исторически малоинициативным народам. Ибо, как уже отмечалось, неспособность к дисциплине не имеет ничего общего со стремлением к свободе. Вернёмся к «настоящим степнякам».
Мы уже говорили, что на политически неблагоприятном, неустроенном и в перспективе взрывоопасном историческом фоне в Россию устремилась стихия дальних регионов, наполняя Страну энергией бесформенной внеисторической жизни. Это было неизбежное движение-тяга малой развитости к большей, что не раз случалось в истории и не всегда предвещало упадок более развитой формации. Однако в России феномен эвольвенты явил собой этнокультурное смещение со знаком минус, так как производственные отношения в метрополии были недавними, а в новоприобретённых территориях отсутствовали вовсе. Социальные, бытийные и деловые связи, изначально будучи неравноправными, неравнокачественными, а значит, и неравнозначными, формировались в «новой» России в узкой амплитуде приятия их ответной, хаотически протекавшей миграцией…
Плотность взаимосвязей, умаляясь в качестве, увеличивалась. Заполоняя окраинные, «стихия» со временем приступила к освоению центральных земель России. Создавались предпосылки к тому, что обречённое на гигантскую территорию бытие Страны погрязнет в вялотекущем, застойном существовании. Таковая перспектива усугублялась тем, что на Руси народ не придавал писаным законам верховного значения. Подчинённый религиозному состоянию души, он больше опирался на духовно-нравственные основы. Но, если неуважение к закону, замедлявшее развитие законодательных процессов в России, гипотетически можно было избежать, а уважение привить, то хаотического переселения племён в метрополию избежать было невозможно. Никаким другим положение дел не могло быть и, замечу, никогда не было.
Исторически в то же время и по такому же принципу происходила ассимиляция колонистов из Европы в Северной и Южной Америке, как и ответная «адаптация» в европейских странах сотен тысяч рабов и слуг, привозимых «отважными мореплавателями» из завоёванных ими колоний во всех Частях Света. С той лишь разницей, что потомки европейских и американских колонистов назывались на местах не испанцами, португальцами, ирландцами и прочее, а – креолами; т. е. равенство даже и не предполагалось. Отношение последних к своим «предкам» в лице белых было стабильно враждебным, что понятно и психологически объяснимо. То же имело место на островах Океании, Алеутских островах и Аляске в XVIII–XIX вв.
Для уяснения и последующего устранения общественной, социокультурной и этической «разницы» девственным по ряду показателей племенам необходимо было пройти определённый путь исторического развития. Оно подразумевало не пассивно-созерцательное (повторяющееся в вечности, а потому обречённое на «вечную» же вторичность) существование во вселенской плоскости, но инициативное, духовно-осмысленное, поэтапно-рациональное освоение природы.
Увы, для пересоздания огромных ареалов у истории «не было времени». У людей же были другие заботы. Между тем устроение ареалов, не разрушающее их органичное единство и внутренние взаимосвязи, могло облегчить перетекание цивилизаторских форм в эволюционные, ведя от эксплуатации природы к её целесообразному использованию. Таковое проявление человеческой инициативы
