Великаньи забавы - [18]
«Ингой, ингой, скорее!» — подгоняли нетерпение и холод.
«Не торопись, не торопись, — отвечал себе Нипилынкив. — «Очень торопящийся человек всегда делает глупости», — пришли на ум слова дедушки.
«Конечно, так», — соглашался Нипилынкив и продолжал строгать уже старательнее, как можно тоньше, заранее предвкушая тепло и свет.
Язычки пламени охватили золотистым венцом кучку стружек и щепок и спиралями понеслись вверх. Пламя, разгораясь, осветило лицо Нипилынкива, склонившегося с кружкой над огнём, сдвинутый на макушку малахай, темный лохматый медвежий бок и свернувшегося клубком Лангенька, который, уткнув нос в лапы, одним глазом наблюдал за костром.
Нипилынкив устроился так, чтобы подошвы торбасов находились ближе к огню. Все страхи словно сгорели в нём. Пламя отогрело душу, голову, мысли сделались радужнее.
>Пламя осветило лицо Нипилынкива, склонившегося с кружкой над огнём.
Снег в кружке посерел, по краям отделился от стенок и минуту спустя плавал посредине леденцом, быстро сокращающимся в размере.
Вода вскипеть не успела, но нагрелась. Нипилынкиву больше ничего и не надо. Он наслаждался, бережно глотая горячую влагу, которая будто растекались по всему телу. В тундре греет не столько костёр, сколько горячий чай, горячая еда — это пастухи хорошо знают. От воды пахло свежим дымом. А в морозном пути в одиночестве нет ничего лучшего, чем запах тёплого дровяного дыма: он возвратит тебя к очагу родного дома, напомнит его ароматы — свежезаваренного чая, вздувшихся на углях белых лепёшек, варёной оленины — и даже родные лица.
…Нипилынкив осторожно разгрёб пепел. В пещере стало ещё неуютнее, холоднее и темнее. Ещё назойливее ощущалась холодная сырость.
«Нельзя унывать! — приказал себе Нипилынкив. — Надо работать. «Работа гонит тяжёлые мысли и коротит время», — опять повторил он слова дедушки.
— Ещё чай будем пить, — пообещал мальчишка Лангеньку.
Он готовил и готовил стружку. Стремясь растянуть это занятие, строгал всё тоньше и тоньше.
«Хороший нож подарил дедушка — острый». Нипилынкив представил деда, как тот сейчас тоже сидит у очага в своей яранге и тоже, наверное, строгает. Он обычно так поступал, когда бывал чем-то недоволен или обеспокоен. А чичине в душе радовалась — после такого приступа дедушкиного гнева стружек для очага хватало на целую неделю.
«Дома сейчас все об оленятах думают… Успел ли отец укрыть их?»
Нипилынкива передёргивало от холода. Мальчишка по себе представлял, как худо сейчас маленьким олешкам. Подумать только, совсем недавно в интернате он даже скучал по непогоде: ему нравилось и в пургу и в дождь выбегать раздетым на улицу. Встанет навстречу ветру — и на душе веселей: будто привет из тундры получил. А теперь вот вновь нестерпимо захотелось огня, тепла…
Нипилынкив порылся у пояса и достал коробок со спичками. Опять потряс. Они уже пели громче, но от этого не становилось радостнее, а наоборот — тревожнее. Он пересчитал спички: мало — всего двадцать. Взял одну, покрутил её пальцами и остался доволен, — стерженёк толстый, головка бугристая, значит, с красной серой. Правильно сделал, что купил именно такие, надёжнее! Отец других и не признавал.
Нипилынкив опять вытащил нож и, поставив остриё поперёк стерженька, осторожно нажал. Но лезвие пошло вбок. Тогда он подлез ближе к выходу и на струйке света начал искать спички поровнее. Отобрал десяток и принялся расщеплять их пополам. Теперь у него снова стало тридцать — полкоробка! Нипилынкив прикинул, на сколько ему хватит, если он будет зажигать через каждый час по спичке и только днём.
— Сплю я полсуток, то есть двенадцать часов. Выходит, на день мне надо двенадцать штук. А у меня их тридцать, — рассуждал вслух мальчишка. — Значит, хватит, — задумался он на минуту, — на два дня и ещё шесть раз зажечь.
Нипилынкив любил арифметику. И в школе легко считал, когда речь шла о понятных вещах — о пароходах, о самолётах, о вездеходах, о рыбе. Но в учебниках часто попадались задачи о поездах, движущихся навстречу друг другу, которых он ни разу не видел, о грушах, о курицах, о каких-то глупых утках, которые даже летать не умеют, о зверях — свиньях, которых нельзя ловить арканом… А вот об оленях задач вовсе не было. Ему трудно было поверить, что есть места, где нет оленей — кто же кормить будет, где взять мясо, шкуры для зимней одежды, полога для пастушеской яранги, из чего шить торбаса и кухлянки? Нет, без оленя нельзя!
— На два дня, и ещё шесть раз зажечь, — задумчиво повторил мальчишка. Он аккуратно сложил в коробок всё своё огневое хозяйство и, почувствовав себя значительно богаче, спокойно улёгся спать…
Теперь Нипилынкив уже не растапливал снег. Он доставал спичку, чиркал и подносил огонёк к самому носу. Держал в руке, пока она, прогорая, закручивалась чёрным стебельком. Перехватывал за другой конец и дожигал. Нос успевал почувствовать тепло! А следующий раз, через час, такой же «костёр» разводил возле щеки.
Но беспокойство нарастало, время сделалось тягучим-претягучим…
На этот раз Нипилынкива разбудила непривычная тишина. Проснувшись, он не мог понять, ночь или день: в норе было совсем темно, не мерцал даже снег, но самое страшное — тихо!
