Великан - [19]

Я домой прибежал и хлеб нарочно в сенях спрятал. На скамейку положил — его и не видно в темноте.

Захожу в избу — мамка за столом сидит. И Ванька с Фроськой. А на столе ничего нет. Мамка положила Фроськину голову себе на колени, гладит ее и сама плачет.

Я спрашиваю:

— Мама, ты чего это?

Она ничего не говорит.

— Это ты, что хлеба, нет, плачешь?

Она еще ниже нагнулась над Фроськой и голосом заплакала.

Я говорю:

— Мамка! Ты… не надо плакать. Я тебе сколько хочешь достану хлеба.

Она не поверила:

— Дурачок ты мой, где ты его возьмешь-то?

— А хочешь, сейчас целый хлеб принесу?

Она опять не поверила. Улыбнулась даже.

Тогда я побежав в сени, принес оттуда хлеб и положил на стол:

— Нате, ешьте! Я не хочу, я уже наелся.

Мамка ахнула и долго глядела на меня. А потом сказала:

— Хорошо, когда в доме есть мужик!

Волки

Наша мама полола просо у Сухой балки. Это далеко, восемь километров. Там интересно: большая дорога, вдоль нее столбы гудят — это люди с Москвой разговаривают.

А в балке родник с ключевой водой. Вода холодная и такая чистая, что ее не видать: нагнешься пить, думаешь, она далеко еще, где камушки, а она тебе все лицо будто льдом оботрет.

Вечером еще интересней. Как кончат работу, все собираются ужинать, прямо на траве. Потом бригадирша велит запрягать кобылу с жеребенком. Женщины, у которых дома некому корову доить, садятся в телегу. Меня в самую середину сажают. Дорогой женщины песни поют, веселые рассказы рассказывают. Жеребенок рядом бежит. Он рыженький, с белыми чулочками на ногах и лысинкой на лбу. Заедем в лес — там деревья темные, страшные, как будто за каждым стоит разбойник или волк.

Я там два дня пробыл с мамой. На третий мы заработались допоздна. Все женщины в поле остались. Маме они тоже советовали не ездить.

— Поздно уже. Ночи короткие. Не успеешь доехать — утро. Ложись тут.

— Нет, как же, корова не доен а останется.

— Да соседи подоят. Мало ли там людей рядом?

— Нет уж, поеду. Разве можно на соседей надеяться! У них свои дела.

Мы подождали, пока взойдет месяц, и поехали. В лесу было совсем черно, даже дороги не видно. Мама посадила меня рядом с собой и, чтобы я не боялся, все время говорила:

— Вот сейчас и приедем. Тут недалечко, живо прикатим. Да и кому мы нужны-то, правда, сынок?

А сама тоже боится, лошадь то и дело погоняет. И кобыла боится. Бежит и оглядывается — тут ли жеребенок. Как он немножко отстанет, так она начинает тише итти, либо вовсе остановится и тихонько ржет: подзывает его к себе. Из леса когда выехали, стало как днем: все поле видно. Мама положила кнут в телегу. Кобыла пошла тише, у меня весь страх прошел. Я говорю:

— Мама, а я и в лесу не боялся. Мне хоть сейчас назад, так ничего.

Тут кобыла остановилась.

— Чего это она?

— Должно быть, надо ей. Пускай постоит.

Кобыла опять тихонько заржала. Я посмотрел — у нее голова поднята кверху и уши сложены вместе. Вдруг она как фыркнет и с места рванула. Мы с мамой повалились назад, и она вскачь понеслась.

Мама оглянулась и крепко схватила меня за руку:

— Волки!

Я тоже оглянулся. От леса вдогонку нам, и правда, бежали волки. Я хотел сосчитать их, да не смог: телега очень прыгала. Мама опять схватила кнут и начала хлестать кобылу. А ее и погонять-то нечего было, она сама скакала во весь дух.

Я повернулся лицом назад и так сидел, смотрел на волков. Они бежали скорей нашей кобылы и становились все ближе да ближе. Впереди бежал самый большой. Когда он стал уже совсем близко от нас, я увидел, что у него открытый рот.

У нас от тряски выпал задок. Волки добежали до него, остановились, понюхали и опять погнались за нами.

Мама все хлестала кобылу. У мамы съехал с головы платок, а она и не видала. И как задок выпал, тоже не видала, Она только махала кнутом и оглядывалась на волков.

До деревни было уже недалеко. Вот только проехать бы еще маленький лесочек, а там и деревня.

Но тут, как назло, кобыла пошла тише. Жеребенок почуял волков, испугался и стал лезть ей под брюхо. Ей надо бежать изо всей силы, а он мешает.

Передний волк был уже около самой телеги. Я отвязал ведро и кинул в него. Ведро ударило его по голове, потом скатилось на дорогу и загремело. Волк зарычал и кинулся на него. Я видел, как он схватил ведро за край зубами, поднял и потряс в воздухе. Когда волк его бросил, подоспели задние и кучей тоже набросились на ведро. А мы пока отъехали. Мама ударила кнутом жеребенка. Он выскочил из-под кобылы и, как ошпаренный помчался вперед. Тогда и кобыла опять поскакала.

Но у самого лесочка волки все-таки догнали нас. Передний сразу стал забегать вперед, к кобыле. Мама хотела ударить его кнутом. Он поймал кнут зубами и вырвал у нее. Тогда мама прижала меня к себе и стала кричать. Я тоже заплакал и уткнулся головой маме в колени. Я думал, что волки сейчас нас съедят.

Немного погодя мама перестала кричать, и я услыхал совсем близко, рядом с нами, балабон[1]. Поднял голову, смотрю — волы. Штук десять. За ними Иван Сергеич. А волки уже далеко от нас. Иван Сергеич подошел к нам и сказал:

— Я тут в лесочке был с волами. Услыхал крики, вышел, смотрю — волки. Я на них — быков. А они быков страсть как боятся!