Величие и печаль мадемуазель Коко - [54]

— Где мои вещи? — Она остановила какого-то служащего отеля, метавшегося по коридору с видом полного отчаяния. — Где мои ширмы? Мой гардероб? Мои бумаги?

— Одну минутку, давайте пройдем к администратору, — пролепетал этот мальчишка, больше испуганный маленькой женщиной, сжимающей кулачки, чем оккупантами.

— Я приказал вынести ваши вещи на склад, — не очень-то любезно сказал нам администратор. — В ваших комнатах живет немецкий генерал. Ваш патефон он попросил пока оставить. Он очень любит музыку.

— Ах, так это на моем патефоне он крутил эту напыщенную мешанину звуков? — воскликнула Шанель.

Я только хмыкнула, целиком разделяя ее мнение о Вагнере. Потом взяла ее за плечо:

— Тебе ведь есть где жить, верно? На улице Камбон, к примеру. Да мало ли? На этом публичном доме свет клином не сошелся. — Тут я метнула в сторону администратора испепеляющий взгляд. — Давай заберем вещи и уйдем. Ты все равно хотела поменять патефон на более новую модель.

— Вот уж нет! Они и так слишком многое у нас забрали, не хватало еще моих вещей.

И она поспешила назад по коридору. Я пошла за ней, размышляя о том, что эта битва войдет в анналы истории как «бой за патефон». Она ворвалась в номер без стука, не подумав о том, что немецкий чин, занимавший ее апартаменты, мог просто достать пистолет и пристрелить ее на месте. Но ничего подобного не произошло. С кушетки поднялся довольно молодой мужчина в форме. Насколько я могла разобрать знаки отличия, он был генералом. Ладонью он прикрывал горло с отстегнутым воротничком и смотрел на нас с веселым любопытством.

— Чем обязан такому приятному визиту, мадам? — обратился он к нам на хорошем французском.

— Катрина, выйди, — сказала мать.

— Но…

— Будь так добра, оставь нас.

Я вышла, прикрыла дверь, прислонилась к стене напротив. По холлу то и дело рысью пробегали служащие. Вид они имели изумленный. Кто-то распахнул окно, сквозняк приоткрыл дверь номера, который занимал генерал. От скуки я заглянула туда и ошалела. Мать сидела в кресле, перед ней стоял хрустальный бокал. Она держала в зубах сигарету, а генерал низко наклонялся к ней с зажигалкой. Шанель улыбалась ему. Он улыбался Шанель. Это была идеальная картинка для открытки. Она закинула ногу на ногу, и юбка поднялась по колену выше, чем полагалось, но мать не одергивала ее. Патефон играл теперь сюиту «Протей» Дариуса Мийо. Я осторожно прикрыла дверь.

Через некоторое время в недрах комнаты прозвучал звонок, и туда прорысил коридорный мальчик. Потом вышли трое: мальчик с патефоном под мышкой, моя мать, разрумянившаяся, и генерал с застегнутым воротничком, сверкавший победным взором. Вся процессия отправилась в правое крыло здания. Шанель обернулась и поманила меня, как собачонку:

— Катрин, чего же ты ждешь?

И я, к стыду своему, пошла.

Нашу процессию встретил администратор. Теперь он был куда любезнее. Непрестанно кланяясь генералу, он сообщил, что мадемуазель может занять номер из двух комнат, с видом на улицу Камбон. Номера тесноваты, но нам — ха-ха! — всем приходится потесниться в эти нелегкие времена. Зато там прекрасная ванная, и мадемуазель сможет из окна наблюдать за своим бутиком. Не правда ли, весомое преимущество?

Я не назвала бы номер очень тесным, но Шанель привыкла жить в других условиях, и я ждала, что она возмутится. Но мама только с улыбкой проводила генерала и принялась распаковывать свои сундуки, которые словно по волшебству появились в отведенных ей комнатах.

— Ты больше ничего не предпримешь? — спросила я.

— Что же еще? Я отстояла свое права жить в отеле. И этот проныра верно сказал — эти комнаты гораздо более удобны в смысле работы. На войне как на войне, моя дорогая. Знаешь, этот генерал, несомненно, культурный человек, несмотря на то, что слушает Вагнера. И он нашего круга. Знаешь, его жена и дочь в восторге от моих костюмов, он сам так сказал, и хотят носить только их. И душатся только моими духами! Я обещала ему собрать посылку на родину.

Я выслушала ее молча.

— Неужели тебе все равно? Нет, нет, я не прерывала тебя, и ты теперь не прерывай меня. Неужели тебе все равно? Они — нацисты, они — завоеватели, а те, кто согласился с ними, — преступники. Мы должны противостоять им или… Или бежать, если нет сил на борьбу.

— Бежать? Но куда?

— Хотя бы в Америку.

— Война скоро доберется и туда. И потом, там все так дорого, ах, как все дорого! Деньги будут таять на глазах, а теперь, когда я закрыла предприятие, мне приходится экономить. Знаешь, я остановила выплаты пособия своим братцам. Я достаточно была для них дойной коровой, теперь пусть попробуют пожить самостоятельно.

— Ты отучила их от труда, заваливая чеками и подарками, а теперь хочешь, чтобы они начали самостоятельную жизнь?

— Я ведь не имею в виду, что им придется спускаться в каменоломни. Они вольны распоряжаться теми средствами, которые приобрели за эти годы. Предприятия, недвижимость, акции…

— Сейчас, во время оккупации?

Она только отмахнулась:

— Я не хочу ничего слушать! У меня больше нет денег, чтобы содержать их, и я прекратила это делать, вот и все. И я хочу, чтобы ты поняла: сотрудничать с новыми властями лучше, чем им сопротивляться. Даже в Библии написано, что нет власти не от Бога, любой священник тебе это скажет. А ты была бы рада, если бы я пристрелила этого моложавого генерала, так?