Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь - [101]
Наконец, в первой половине февраля[858]сенат и народ назначили Цезаря пожизненным диктатором.[859]Это было последней и самой важной мерой, принятой Цезарем ввиду его скорого отъезда на парфянскую войну. Эта мера должна была дать ему огромную и прочную власть, в которой он нуждался для выполнения столь трудного предприятия, и снять с него заботу о переменчивости римской политики. Но пожизненный диктатор — ведь это монарх, если и не по названию, то фактически! Чтобы смягчить впечатление от настоящего государственного переворота и успокоить народ, испытывавший своего рода суеверный ужас перед монархией, Цезарь, повидимому, по договоренности с Антонием, разыграл 15 февраля во время праздника Луперкалии общественную пантомиму. Антоний явился перед Цезарем, председательствовавшим на празднике, с короной и сделал попытку возложить ее ему на голову. Цезарь отказался, Антоний настаивал, Цезарь повторил свой отказ более энергично, и его приветствовали бурными аплодисментами; после этого он приказал записать в календарь, что в этот день народ предлагал ему царский венец и что он отказался. Но такая ложь вызвала очень сильное негодование.[860]
И однако, в то время как долги продолжали тревожить Италию, а средний класс находился в весьма затруднительном положении, италийское и римское простонародье волновали смутные революционные мечты, которые с каждым днем все более и более устрашали класс собственников. Думали, что Цезарь своими колониями и парфянской войной возвратит золотой век, что тирании богачей и вельмож настанет конец, что их ждет новое и лучшее правление. Воспоминания о великой народной революции ожили до такой степени, что некто Ерофил, уроженец великой Греции, по профессии ветеринар и, без сомнения, полусумасшедший, выдавая себя за внука Мария, стал очень популярен. Его избирали своим патроном муниципии, колонии ветеранов, коллегии рабочих; он даже образовал вокруг себя двор и осмелился обращаться как с равными с Цезарем и знатью. Цезарь, все более и более терявший решимость и боявшийся раздражить народ, не осмелился уничтожить его; он удовольствовался его высылкой из Рима.[861]
XVIII
Иды марта
Инициатор заговора. — Кассий и Брут. — Мотивы заговора. — Политические идеи Цезаря. — Цезарь — великий разрушитель. — Заговор восьмидесяти. — Колебания Брута. — Иды марта. — Смерть Цезаря.
Тогда одним человеком овладела идея, уже приходившая на ум Требонию: надо убить Цезаря. Этим человеком был Кассий,[862]бывший квестором Красса во время парфянской войны, зять Сервилии, молодой человек, умный и честолюбивый, гордый, суровый и дерзкий, который, собираясь убить Цезаря, не мог надеяться достигнуть лучшего положения, чем то, которое имел, получив его по милости диктатора. Он благоразумно поделился своим проектом сперва лишь с несколькими друзьями, которых знал как противников Цезаря. Образовалась первая группа заговорщиков; начали взвешивать возможности и опасности предприятия и пришли к заключению, что в заговор надо вовлечь Брута, свояка Кассия.[863]Брут пользовался большим авторитетом во всех партиях и, будучи сыном Сервилии, казался почти родственником Цезаря. Когда узнают, то он также готов убить Цезаря, многие колеблющиеся и робкие люди ободрятся.
Брут был одним из тех умных, гордых, честных и хороших, но слабых людей, которые встречаются так часто в старых аристократических фамилиях. Человек слабой воли и легко бравший за образец другого, он некоторое время был ростовщиком. В 49 году, когда высшие классы стояли на стороне Помпея, он примкнул к его партии. Потом он примирился с Цезарем и пользовался его дружбой. Он не был, однако, по своей природе склонным копить миллионы или тешить свое честолюбие; это был, скорее, ученый строгих нравов, который в обыкновенное время был бы вельможей, страстно преданным науке, немного гордым и причудливым. Но в те необычайные времена удивление, которое у народа вызывал его характер, породило в нем другую страсть — гордость самомнения, как будто он действительно был героем с железной волей, образцом тех добродетелей, которые вырабатываются только путем трудной работы над собой. Эта гордость, которую еще более возбудили занятия стоической философией, и его действительная слабость дают нам объяснение таинственного характера, занимавшего столь многих историков и моралистов. Верным средством сделать этого робкого и слабого человека способным на самые трудные решения было убедить его, что если бы он действовал иначе, то потерял бы свою репутацию героя.
