Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи - [88]
Между тем агитация в Риме возрастала. Беспокойные слухи распространялись подобно волнам на взволнованном море, все могущественные лица получили предостережения, доносы, анонимные письма с угрозами. Цицерон должен был жить в сильном беспокойстве, хорошо зная, что, если хотя одна часть фактов, которые он утверждал в сенате, не подтвердится, ему придется заплатить за свою ложь дороже всех других. Он немного успокоился в тот день, когда Красс сам принес ему пакет с анонимными письмами и доносами, полученными им.[582] Могущественный сенатор, обеспокоенный угрозой пролетарской революции, думал, что ему грозит гибель! Но Катилина, мало пораженный направленными против него угрозами, зложеланием и подозрениями, предметом которых он себя чувствовал, придумал ловкую уловку, чтобы скрыться и выждать удобного случая двинуться вперед. Он явился к Марку Лепиду и попросил у него позволения жить в его доме: таким образом увидали бы, что он чувствует себя достаточно невиновным для того, чтобы жить под ежедневным надзором очень уважаемого человека. Так как Лепид не пожелал сделаться доверенным тюремщиком, Катилина с еще большей дерзостью отправился к Цицерону, прося убежища в его доме. Когда Цицерон, в свою очередь, отверг его, он нашел некоего Марка Марцелла, который его принял.[583]
Беспристрастная публика была сбита с толку. Чему же следовало верить? Цицерон, конечно, был благонамеренный и известный человек, но было, однако, странно, что, объявив о революции, он не принимает никаких мер против того, на кого он указал как на ее главу. Катилина был человек дерзкий; но возможно ли, что, если бы он приготовлял революцию, он был достаточно нагл, чтобы отправиться к консулу, который обвинял его, и изъявить желание жить в его доме. Время от времени буря слухов успокаивалась, и тогда подозрение, что Цицерон все выдумал, возрастало.
К счастью для Цицерона, через несколько дней узнали из достоверного источника, что Манлий в Этрурии открыто стал во главе небольшой армии,[584] а через некоторое время пришли письма от самого Манлия к Квинту Марцию, где объявлялось, что он и его единомышленники взялись за оружие, не будучи в состоянии более выносить обременявших их долгов.[585] Волнение было сильно; консерваторы снова пришли в движение; нельзя было терять времени; это была настоящая междоусобная война, и надо было действовать силой. В сенате все были расстроены и после стольких колебаний поспешно решили принять самые суровые меры, как будто бы восстала вся Италия. Обещали награду тем, кто даст сведения о заговоре. Послали в Апулию Квинта Метелла, еще ожидавшего себе триумфа после завоевания Крита. Квинта Марция отправили в Этрурию, Квинта Помпея Руфа в Кампанию, Квинта Метелла Целера в Пицен.[586] Цицерон, к своему изумлению и радости, с каждым днем все более становился предметом всеобщего удивления. Находили, что он стал на защиту республики с необычайной энергией и предусмотрительностью. Несмотря на все он не осмеливался еще действовать против Катилины. Последний, напротив, чувствуя, что вокруг него гаснут симпатии его последних друзей, а ненависть его врагов становится все более дикой, дошел до крайних решений. Одно мгновение, кажется, он имел мысль захватить 1 ноября крепость Пренесте,[587] но этот проект также рушился благодаря осторожности Цицерона.
Тогда, обманув бдительность своего врага, Катилина собрал в ночь с 6 на 7 ноября[588] в дом Леки своих друзей, наиболее скомпрометированных, указал им на необходимость обширного восстания во всей Италии для того, чтобы поддержать Манлия, перешедшего в наступление, и набросал план этого восстания, которое должно было начаться с убийства Цицерона.[589] Два присутствовавших всадника согласились на следующий день утром отправиться к Цицерону для приветствия и убить его.
Но Фульвия тотчас известила консула, который в крайности созвал сенат на следующий день, 7 ноября. Дерзкий до конца, Катилина отправился туда. Но при его входе в зал все отшатнулись от него, и он один на своей скамье должен был выслушать сильную речь, которую Цицерон произнес против него и которой аплодировали сенаторы. Катилина понял, что ему не на что более надеяться в сенате; он поднялся, произнес несколько угроз и вышел. В тот же вечер вполне свободно он отправился в Этрурию с многочисленной свитой. Цицерон до такой степени желал избежать ответственности за кровавую репрессию, что не осмелился воспрепятствовать его отъезду. Он, напротив, радовался этому бегству, от которого могла произойти междоусобная война. Если Катилина возьмется за оружие, никто не осмелится более его защищать. Цицерон второй раз счастливо выпутывался из затруднения к всеобщему удовольствию.
