Веласкес - [55]

В Мадриде между тем происходили большие перемены. Худо приходилось всесильному Оливаресу. Король все больше был недоволен проводимой им политикой и постепенно удалял его от дел. Невзлюбила графа–герцога королева. Обстоятельства складывались так, что Оливарес вынужден был подать в отставку. Двадцать два года стоял он у руля Испанского государства, и почти все это время страна находилась в состоянии войны с другими державами.

17 января 1643 года впавший в немилость фаворит получил отставку. Вместе с графом покидали Мадрид и придворные, которым он покровительствовал. Веласкес находился в затруднительном положении. Все эти годы Оливарес выказывал ему свое расположение, помогал в тяжкие минуты, опекал. Трудно было поверить, что такой человек, как Оливарес, способен на привязанность, но так было.

В мастерской у маэстро стоял неоконченный портрет Оливареса. До неузнаваемости изменили годы могучего Атласа. Он потолстел, лицо обрюзгло и стало вялым. Хотя на губах его любезная улыбка, взгляд маленьких глаз тревожен и подозрителен, нет в нем прежней твердости и уверенности.

Кисть наносила на полотно поочередно то темные, то светлые пятна. На темном фоне все явственнее проступали лицо и белоснежный остроконечный воротник. Гамму темных тонов составляли краски парика, усов, жиденькой бороды и одежды. Через левое плечо графа лег складками зеленоватый шарф, на груди справа чуть поблескивали контуры ордена. Портрет был окончен. Надо было повидаться с Оливаресом и вручить ему подарок.

Граф опередил Веласкеса. Он прислал через верного Николазито письмо, в котором говорил, что уезжает в свое имение в окрестности Кадиса и просит маэстро при случае навестить его.

Теперь Веласкесу нужно было выяснить главное — теперешнее отношение к себе при дворе. Но в дворцовой сутолоке все, казалось, позабыли о придворном художнике.

В один из дней дон Веллела принес, наконец, весть, разрешавшую все сомнения: в бумагах дворцовой канцелярии он наткнулся на документ за подписью его величества. «С сего дня придворный художник дон Диего Родригес де Сильва–и–Веласкес назначается нами на должность камердинера, без выполнения обязанностей, но с жалованьем. Филипп IV».

— Ты родился под счастливой звездой, друг, — смеялся дон Хуан.

— Я родился под звездами Севильи! — отвечал Веласкес просто.

Теперь можно было спокойно продолжать работу над начатой серией карликов и уродцев.

Маэстро внимательно наблюдал за привезенным в королевский дворец из Фландрии Себастьяном де Морра. Приставленный к Балтазару Карлосу в услужение, Морра вечно где–то пропадал. На него жаловались королю, но все оставалось в поведении уродца без изменений. Придворные шептали, что Филиппу приятно смотреть на нелюдимого карлика и осознавать, что на свете есть человек еще более мрачный, чем он сам Себастьян для своего времяпрепровождения выбирал самые неподходящие места: темные углы зал, крутые лестницы. Однажды Веласкес увидел его в момент, когда легкомысленные придворные дамы осмеяли коротышку. Злобно смотрели огромные черные глаза на мир, сделавший человека рабом. Огонь гнева блестел в зрачках, и казалось, что маленькое существо испепеляется от ненависти. В карлике проснулось человеческое достоинство.

Маэстро потратил немало сил, чтобы успокоить Морра и отвести в мастерскую. Там, усадив его в угол, в излюбленной им позе, он стал писать портрет, который благодаря неповторимости человеческой индивидуальности стал в один ряд с его лучшими полотнами.

Теперь, когда при дворе не осталось почти никого из севильянцев, художник стал все больше тосковать по своей родине. Фуэнсалида и Веллела даже начали побаиваться за его здоровье, таким он стал бледным и молчаливым.

Слава Веласкеса к тому времени достигла небывалого блеска. Маэстро передавали, что на одном из приемов король Филипп говорил: «Историки отметят, что я утратил несколько провинций, но они не могут не сказать, что в мое царствование испанское искусство достигло невиданной высоты. Веласкеса нельзя скрыть, а его довольно одного, чтобы ярко озарить любую эпоху!» Маэстро в ответ на такие сообщения лишь горько улыбался. Все королевские милости, будь на то его воля, променял бы он на солнце и голубые небеса своей дорогой Андалузии, белую чайку Севилью, на пьянящий запах ее лугов и цветов да аромат апельсиновой ветки.

В один из пасмурных мадридских дней, когда холодный туман серой плотной пеленою укутал весь город, в мастерскую Альказара неслышно вошел Хуан Пареха.

— Дон Диего, — обратился он к неподвижно сидящему в кресле маэстро, — молодой художник–севильянец хочет повидать вашу милость.

Веласкес обернулся. Кто подслушал его мысли и послал гонца из Севильи?

— Вводи его скорее!

На пороге появился юноша. Он был очень красив. Веласкеса, который был прекрасным физиономистом, сразу покорили его открытое, чуть смуглое лицо, ясный, прямой взгляд и простые, скромные манеры. Он пошел севильянцу навстречу, раскрыв объятия.

— Да благословит мадонна ваш приход, юноша, из страны моего детства. Не привезли ли вы в складках вашего платья запаха нашей Севильи и немного андалузского неба?