Есть в Андалузии в долине Гвадалквивира прекрасный город — Севилья. Далеко за пределами могучей Испании знают этот торговый порт — гордость великой державы. Сюда, в край самых неожиданных контрастов, в страну мрачного великолепия соборов и буйной веселости народных празднеств, стекаются со всего света богатства. Тяжело груженные корабли из Англии, Франции, Фландрии, Италии, Греции, Генуи, Португалии везут ковры и хрусталь, шерсть и шелка, парчу и меха, драгоценности. Дважды в год прибывают караваны судов из Америки — с золотом для королевской казны и изделиями американских колоний для рынка. Связанная полноводным Гвадалквивиром с Атлантическим океаном, Севилья уверенно обогнала другие испанские города и стала по праву считаться основным связующим звеном между Европой и Америкой.
Но не только привозные сокровища составляют славу этой андалузской жемчужины. В разных концах земли, куда только заходят караваны испанских судов с хлопком, оливками, шафраном, перцем, сахаром, фруктами, мрамором, можно услышать рассказы о красоте Севильи. Природа щедро оделила Андалузию. Ее долины укрыты коврами из пестрых цветов, ее горы, словно отхлынувшие и застывшие волны океана, благоухают запахом роз и мирт. Благодарные люди воздвигли среди этого удивительного великолепия чудесные строения, и от этого андалузская земля стала еще красивее.
Славу Севильи составляют еще и поэты, писатели, живописцы, воспевшие родную землю в своих творениях. Здесь умеют любить прекрасное. Вот почему нередко в торговых кварталах среди множества разнообразных товаров можно видеть дивные эмали из Китая, шедевры нидерландских живописцев и стопки переплетенных в тисненую кожу книг — стихи древних поэтов.
Раннее утро. Красавец город сладко спит в зелени апельсиновых и оливковых рощ, кипарисовых и миртовых садов. Но вот подул с гор ветерок, и за ним по пустынным улицам побежали, озорничая, первые солнечные лучи. На площади они разбудили фонтан, и тот, фыркнув, брызнул им вдогонку сотнями мельчайших струй, отчего в воздухе повисла праздничная радуга. Город просыпался…
А в небольшом скромном доме под номером восемь на узкой и извилистой Кале де ля Горгоха не спали уже давно. Донья Херонима еще ночью почувствовала, что событие, которое с нетерпением ожидали в семье де Сильва, должно наступить именно сегодня. Она лежала и вслушивалась в себя. «Это обязательно должен быть мальчик, — думала она, — сильный, мужественный, честный, как его предки». Взгляд женщины скользнул по портретам строгих грандов, и она улыбнулась — немного им, но больше ему, своему долгожданному.
За окнами тем временем уже шумела Севилья. Вот по улице прогромыхала высоченная повозка, груженная цветами. На крутом повороте ее громадное колесо подвернулось, соскочило с оси и побежало вниз, подпрыгивая под веселые крики мальчишек. Огорченный возница хлопнул в сердцах шляпой об землю, как это сделал бы на его месте любой возница в мире. Такая досада! Ведь цветы — товар не долговечный, повянут. Вдруг двери в домике напротив широко распахнулись, и со ступенек сбежал высокий стройный сеньор. Черные его кудри от быстрой ходьбы развевались, открывая высокий лоб. Глаза счастливо смеялись.
— Сколько? — Крестьянин не верил своим ушам. — Сеньор хочет купить все?
— Все, все! У меня родился сын!
В доме ждали священника. Мать доньи Херонимы, почтенная и знатная сеньора Каталина Веласкес–и–Буэн Ростро–и–де Сайас то и дело смотрела из калитки патио[1] на улицу — не видно ли уважаемого дона Григорио де Саласара, старого друга их семьи и священника прихода: мальчика пора крестить
…Пабло де Охеда, нареченный крестным отцом, бережно внес в церковь доверенную ему ношу. В соборе стояла та чуткая тишина, которая царит лишь в заброшенных домах, музеях да еще церквах. Ее легко спугнуть одним громким словом, и тогда она, гонимая хлестким звонким эхом, забьется в полутемные углы и будет оттуда настороженно слушать.
Отец Саласар взял на руки младенца. Старый священник многое повидал на своем веку. Но каждый раз, принимая в руки маленького человека, только что пришедшего в жизнь, старый священник волновался. Если бы вместе с именем можно было дать ребенку и счастье, большое человеческое счастье! Отец Саласар поднял голову. На него выжидательно смотрел отец младенца — дон Хуан.
— Диего — очень красивое имя, дети мои, — промолвил священник неторопливо, — этим именем называли многих достойных людей. Пусть же и наш мальчик наречется Диего. «In saecula saeculorum»[2] — торжественно прозвучали последние слова молитвы, и тишина выдохнула из всех углов: «Amen».
Отец Саласар проводил процессию до самых церковных ступенек. Потом вернулся к себе, достал большую книгу и аккуратно сделал очередную запись: «Сегодня, в воскресенье 6 июня 1599 года от Р. X., в севильской церкви Сан — Педро крещен мальчик именем Диего. Отец его дон Хуан Родригес де Сильва происходит из древнего дворянского португальского рода из Опорто, мать, донья Херонима Веласкес, дочь знатных уважаемых родителей из Севильи, — тоже древнейшего рода». Он поставил точку и задумался.
