Векша - [40]

Можно бы еще и Яниного отца попросить. Но будет ли у него что дать, сами, видно, не в роскоши живут. А впрочем, может, Яна его уже и забыла - столько времени прошло... Если же забыла - на глаза ей он не появится... Надо сначала разыскать Путяту в Киеве, он, верно, жив остался, и расспросить его обо всем.

Трижды уходил Даждьбог в свой терем, трижды останавливался Векшана ночлег, трижды подхватывался рано поутру, чтобы дальше во весь опор скакать. Скачет все берегом, берегом, зорко вглядывается в даль, подставив грудь свежему ветерку, на травах душистых настоянному. А даль та - безлюдная, ясная. Вот такой бы ему путь до самого дома!

Но нет, не к тому шло... На четвертый день видит Векша - в степи травы густые вытоптаны, земля рудая копытами конскими побита. А вот и стая воронов кружит, каркает над ложбиной широкой. Не побоище ли какое там произошло?

Подскакал - и ужаснулся: все большие ложбины заняло племя печенежское неисчислимое. Поддался-таки хан уговорам царя греческого - теперь силы свои собирает, чтобы саранчой на землю русскую тайно налететь.

Знает ли люд родной про эту беду? Готовится ли встретить врагов лютых как положено?..

Завернул Векша коня в объезд ложбин, ударил его ногами в бока. Рванул конь с места, земли, казалось, не касались его копыта, птицей мчался, ветер обгонял... Но не смог обогнать ночь темную: споткнулся и упал камнем, изнеможенный, в высокую траву. Упал и Векша в беспамятстве, землю с разгона обняв...

Поднял его ветерок предрассветный, прохладный. Глянул: конь стоит рядом, в дорогу просится, далеко справа Днепр широкий плывет, в него речка небольшая вливается, а в излучине меж Днепром и речкой курган высится, за ним лесная полоса чернеет.

Не те ли это леса-пущи, где украина земли родной? Не тот ли это курган высокий, где русские дозорные недремно днем и ночью отчизну сторожат?

Она, конечно, она!.. Вон и дозорец на вершине виднеется. Там уже родная земля, родные люди!..

И охватила Векшу такая радость - слезы выступили на глазах. Вскочил на коня, вымахнул из трав густых, высоких. И так ему петь захотелось! Ведь с тех пор, как в полон попал, ни разу не пел веселой голосистой песни. Только грустные, печальные. И то потихоньку, чтобы никто не слыхал.

Пасла девица утку,

Размечталась не в шутку,

Потеряв птицу, хватилась,

Стала искать - заблудилась!

Ой гой-гой, и Лада,

Стала искать - заблудилась.

Выбрела в поле - машет,

Там ее милый пашет,

Поле пашет да плужит,

По своей девице тужит.

Ой гой-гой, и Лада,

По своей девице тужит!..

Но не вовремя эта песня из груди его вырвалась. Разбудила она стражу печенежскую, затаившуюся в травах у межи русской. Увидели печенеги всадника-одиночку и стремительно поскакали к нему.

Глава шестнадцатая ВЫСОКИЙ КУРГАН

 Только начало светать, когда сменилась стража на кургане. Стоит на вершине рыжеусый дозорец, потягивается со сна, воздух свежий утренний полной грудью вдыхает и в степь глядит.

Но что это - спросонок глаза запорошило? Чудится, словно в дали над травами четыре птицы летят. Да все низом, низом, а вверх не взлетают.

Протер глаза, перевел взгляд на землю заречную Переяславскую, туманами утренними окутанную, на дальнюю Киевскую поглядел, где боры от края до края синеют, как тучи над окоемом, - все обычно, никаких птиц. А глянул в степь, все тех же птиц увидел.

- Подойди-ка сюда! - крикнул он дозорцу, хлопотавшему у огня.- Погляди еще и ты свежим оком на поле.

Тот подбежал немедля, уставился вдаль, приложив руку козырьком ко лбу.

- Видишь что-нибудь?

- Вижу. Птицы не птицы, и зверей таких нет, чтобы из травы настолько были видны...

Переглянулись, помолчали. Между тем немного посветлело. Вот-вот и Даждьбог улыбнется с неба.

- Нет, - сказал взволнованно рыжеусый.- Не птицы то и не звери. Печенеги к нам на конях скачут.

- И правда они, теперь и я вижу, - отозвался огневик.

- И еще кажется мне, что один из них наперед выхватывается, от задних будто отбивается... Не перебежчик ли к нам рвется, а те его перехватывают?

- Ге, как же лихо они сцепились! И как ловко тот передний мечом орудует.

Но не веселила эта сеча рыжеусого дозорца. Брови его нахмурились, велел подать коня.

- Что-о-о ты, - придержал его за руку огневик, - может, и сам в драку встрять хочешь? Не к лицу нам, дозорцам, волков хищных разнимать.

- Молод, вижу, ты очень! - недовольно молвил рыжеусый.- Обычай не знаешь ратного, если сечей неравной, будто забавой, тешишься.

Принял коня, отцепил от пояса шишковатую булаву и помчался навстречу печенегам. Речку мигом, будто челном, переплыл.

Передний всадник сразу же, пригнувшись к луке седла, поскакал к нему, громко что-то крича. Задние придержали коней, покрутились немного, погрозили кривыми мечами и исчезли в травах.

Съехался рыжеусый дозорец с тем, кого считал перебежчиком, смотрит на него: лицом будто и не печенег, но черный-черный, как земля, не то солнцем полуденным припаленный, не то умышленно перемазался чем-то.

- До самой смерти буду тебе благодарен! - изрек растроганно по-русски беглец, сняв с головы печенежскую шапку, и низко поклонился.

Однако дозорец не доверял ему, держал булаву на отлете, глядел сурово.