Вексель Судьбы. Книга 1 - [20]

Инвалид молча привстал и извлёк из внутренностей ящика, под которым сидел, небольшую сумку. Оказывается, он временами приторговывал табаком. Привыкший к горячей крепости папиросного табака, Петрович сперва даже не почувствовал его вкуса в фильтрованном дыму сигареты с неизвестным ему иностранным наименованием. Однако после нескольких глубоких затяжек табачный аромат наконец-то проявился, что придало сил и стало ещё одним подтверждением реальности происходящего вокруг.

Между тем инвалид, также закурив, разложил перед собой разноцветные коробочки сигарет для продажи, после чего, поправив китель, вновь растянул меха и негромко запел:

Граждане, купите папиросы!

Па-адходи, пехота и матросы!..

Увы, уже не в первый раз инвалида подвела близость к кирпичному зданию, в котором располагалась то ли администрация рынка, то ли какая другая важная контора. Из-за железной двери решительно выдвинулась полная немолодая женщина в белом халате и, оборвав исполняемый инвалидом городской романс про папиросы, громко прокричала:

— Ершов! Сколько можно тебе говорить — реклама и неорганизованная торговля табаком на территории рынка запрещены! Щас вон выпишу тебе штраф!

Несчастный Ершов что-то хотел ей возразить, не успев поставить на землю свой инструмент, — в результате чего сигарета упала в лужу и немедленно погасла. Он понуро убрал товар обратно в сумку и стал вынимать вторую сигарету.

— Дай-ка помогу тебе, — сказал Петрович. — Пока ты перекуриваешь, я сыграю то же самое, но без рекламы.

Встретив со стороны инвалида молчаливое согласие, Здравый подхватил аккордеон, слегка погудел мехами, подбирая правильную тональность, после чего, размашисто тряхнув головой, умело и задиристо заиграл прежнюю мелодию:

Граждане, купите папиросы!

В Губчека закончились допросы.

Мы покой ваш охраняли,

Хулиганов расстреляли,

И опять открыт приморский парк!

Там в буфете есть вино, портвейн, балык, икра,

Ленинградский джаз играть вам будет до утра,

Легкость вальсов, нежность взоров,

Возбужденность разговоров,

И плывёт дымок от папирос…

Но приказ выходит — нужно где-то дать урок,

Завтра покидаем мы ваш милый уголок.

Холодеет сталь нагана,

В бой идёшь — а в сердце рана,

Ваших плеч пленительный загар…

Эта удивительная песня, которую, разумеется, никто и никогда здесь не слыхал, сразу же собрала небольшую толпу зевак. В жестяную коробку звонко полетели золотистого цвета монетки и даже приземлились несколько бумажных номиналов.

Инвалид с нескрываемым уважением посмотрел на своего собеседника и утвердительным кивком головы предложил продолжить выступление. Здравый с юности хорошо играл на аккордеоне и славился обширным репертуаром. Правда, с учётом его нынешнего местопребывания и окружения, пришлось ограничиться дореволюционными романсами и спеть несколько старых песен про разлуку и любовь.

Между тем дела у второго разведчика, отправившегося «послоняться по базару», шли отнюдь не столь успешно. Сперва Алексей решил осмотреть то, что в дни его детства именовалось «обжорным рядом», и направился туда, где торговали всевозможной едой. Он поразился наличию на прилавках здоровенных мясных отрубов и огромных лососевых туш, которые в его время можно было встретить разве что в торгсине на Смоленской или в «Елисеевском». С другой стороны, удивляла скудость и одинаковость ассортимента выложенных на прилавках товаров, как если бы все торговцы брали его из одного склада. Только у нескольких пожилых женщин, притулившихся в самом дальнем углу, на столах лежало что-то разнообразненькое — сушёные грибы, домашние соленья и внушительных размеров корневища хрена.

Хождение по рядам, воздух над которыми был насыщен разнообразными запахами еды и пряной зелени, чудовищным образом распаляло аппетит. Чувство голода становилось невыносимым, а вскоре его ещё и дополнило острое ощущение жажды. Однако карманы были пусты, и даже если в них и нашлись какие-то деньги, кто бы их взял? Ведь и деньги, и цены здесь были совершенно другими. Кило лососины стоило более трёхсот рублей — а именно триста рублей составляла довоенная аспирантская стипендия Алексея, а его отец в НКИДе получал со всеми надбавками и премиями чуть более тысячи, если не изменяет память. Алексей не удержался и взял у одной из продавщиц как бы на пробу несколько щепоток квашенной капусты и половинку соленого огурца. Каким же наслаждением стало вкушение этой ничтожной пищи! По всему телу сразу же разлилась блаженная лёгкость и уверенность в том, что всё обязательно наладится.

В отличие от своего товарища, Алексей не испытывал ни малейшего чувства нереальности творящегося с ним. Он сразу принял новый мир за своё новое вместилище, и хотя позади оставался огромный пласт непонятого и даже непостижимого человеческому уму, решение всех связанных с этим проблем Алексей был готов отложить на потом. Главное — он был жив, рядом с ним были живые люди, над головой — солнце, он мог чувствовать, думать и даже, пожалуй, мечтать.

В подобном мечтательном оцепенении Алексей какое-то время перемещался между обильно и аппетитно пахнущими продовольственными рядами, покуда не набрёл на небольшой развал, за которым сидел молодой парнишка лет четырнадцати-пятнадцати. На перевёрнутых картонных ящиках с изображением бананов и частично — прямо на земле — были разложены до боли знакомые атрибуты фронтового бытия: диск от автомата, пробитая осколком алюминиевая фляга, фрагмент пулемётной ленты, пустая гильза от противотанкового снаряда, полуистлевшая командирская сумка. В широкой консервной банке горкой были насыпаны пустые винтовочные гильзы с ценником — по 30 рублей за штуку. Там же, на хорошо сохранившейся жестяной мортирной укладке, лежали распотрошённая немецкая мина, несколько хвостовых стабилизаторов, пряжка от немецкого солдатского ремня, сверкающая начищенным глянцем нержавеющей стали губная гармошка и полуистлевший железный кубик, напоминающий зажигалку.