Век Зверева - [7]

Протянулась печаль моя на тысячи ли.

Все время грущу.

А когда-то луна на подушке лежала и песни о любви текли…

…Птица крался в полной темноте к двери, сжимая в правой руке дрын, огромный и рябиновый, называемый посохом, полученный в наследство и сбереженный. Это было единственное наследство Птицы. Посоху было лет пятьдесят, и сегодня настал его час. В левой руке художник держал компактный и чрезвычайно мощный фонарь, почти что карбидную лампу. Бомжи вернулись ровно через тридцать минут, из чего следовало, что у них были по крайней мере одни часы на всех, хотя ношение «котлов» кодексом чести не допускалось. На самом деле в их логове работал старый ламповый приемник, найденный, как и прочие порядочные вещи, на свалке и починенный кем-то из них, в прошлом соображавшим в законах Кирхгофа и Стефана-Больцмана.

Они первым делом попытались открыть дверь с помощью фомки, того не понимая, что замок был чистой бутафорией, а запор, поставленный Птицей в первый же день после «новоселья», можно было снести только вместе с дверью и притолокой. Но «старатели» не собирались останавливаться на половине пути и уже изрядно проникли в глубь двери, фомкой отковыривая щепу.

Птица мог попробовать выйти через черный ход. Но он бесшумно отодвинул запор, сгруппировался, распахнул дверь и ударил посохом наугад, потом отстранился и щелкнул фонарем, а на площадке удивленный бомжик с фомкой оседал, раскрыв рот. И еще ударил, теперь уже зряче, по голове того, что рядом, а того, что был с фомкой и теперь поднимался, — ногой по рылу, а набегающего — торцом в живот, и другим концом посоха почти одновременно, снизу, — третьего, и огляделся. И уже можно было поставить фонарь у порога и напасть на тех двоих, что поднимаются по лестнице, вернуться назад, одним прыжком, пока не вскочили в тылу побитые и пока они на карачках, пинками, «рябиной» погнал их вниз, по лестнице. А потом еще долго гнал всю компанию от подъезда, от родного их логова, где приемник и еще три пакета кубанского красного. А успокоившись, он вернулся к себе, запер дверь и поставил на газ чайник. Потом напустил в ванну воды, снял насквозь мокрую одежду и погрузился в воду.

И было утро. Птица восстал ото сна, короткого и освежающего, завтракать не стал и отправился на работу. Ему предстояло проехать в трамвае семь остановок, и это его не радовало. Он нес с собой завернутую в газету «халтуру». Он совсем недавно напылил ее аэрографом и должен был получить за нее сегодня двести тысяч. Еще одним приятным обстоятельством являлся факт аванса, задержанного на десять дней, но все же выплачиваемого сегодня. Это еще двести тысяч. На какое-то время жизнь становилась привлекательной. Несколько позже он предполагал предаться бытовым утехам, то есть взять в кулинарии лангеты, а в гастрономии салат дальневосточный из водорослей и макароны спагетти. Также ему необходимы были три пары новых носков. Венчать день должно было посещение «Академкниги». Но художники предполагают, а Бог располагает.

…Станция была теплой и неопрятной. Всю ночь напролет торговали в буфете вареным мясом, о десяти тысячах порция, резали крупно караваи и переливали в стаканы из многоведерных баков тошнотворное пойло, которое пассажирам тем не менее было милее «Пепси».

Птица опомнился в середине ночи и сделал это не сам, а был настырно и негостеприимно разбужен милицейским чином. На дворе стояла демократия, и потому Птица даже не стал объяснять, куда и зачем он едет и почему спал ночью. Он просто отмахнулся от немолодого лейтенанта, вынул из-под себя сверток с аэрографической миниатюрой и пошел себе по залу ожидания, недоуменный и растерянный, а оттого злой. Как он попал сюда? И как это называется? Он спрашивал, но почему-то никто из транзитной бодрствующей массы объяснить географическое положение станции не мог. И тогда Птица решил, что сошел с ума… Он выскочил на перрон, задрал к небу бороденку, силясь прочесть название, и едва не завыл. Названия не было. Отверстия от штырей и побитые кирпичи были, а самого названия не было.

— Господа! Пользуйтесь услугами кооператива «Мираж». Ждем вас на привокзальной площади, в автобусе «Икарус». Дешевые завтраки, обеды и ужины, в зависимости от желания клиента. Недорогие деньги.

Птица немедленно последовал на привокзальную площадь. Действительно, был автобус. Светился окнами, принуждал музыкой, обещал покой. Птица пошел было к благословенной двери. Но деньги-то где? Не было денег. Это он знал доподлинно. Все было бы хорошо, если бы он помнил, как попал сюда. В противном случае возникали сомнения. Без денег даже в состоянии аффекта по железной дороге уехать затруднительно. Контролеры снова в силе. Однако зачем он спал? В памяти следов этого не обнаруживалось. Тут Птица полез в карман и обнаружил толстую мятую пачку стотысячных и прочей подобной купюры. Полез во внутренний карман и вовсе обнаружил тонкую пачечку, примерно в миллион. И только тут подступили боль в голове, сухость во рту, дрожание рук и прочие признаки синдрома похмелья.

Птица находился в салоне «Мираж» один. Кресла здесь были сняты, приварены столики на двоих, табуреточки, радовали глаз скатерти и астры на них. И уже подпархивала «миражница».