Век Зверева - [36]

В планшетке, прижатая тонким оргстеклом, находилась карта местности, которой от роду было пятьдесят три года. С тех пор рельеф несколько изменился, некоторые лесопосадки и отдельно стоящие деревья перестали существовать. Изменилось и само болото. Оно стало меньше, суше, но при определенной сноровке можно было запросто угодить в трясину и не вернуться больше в славный поселок Большаково, который на карте Отто Генриховича назывался по-другому, да и сама карта эта на немецком языке, принадлежавшая когда-то дяде господина Лемке, пришла из других времен, страшных и судьбоносных. Но красная линия маршрута, по которому ему предстояло совершить короткое путешествие, всего-то несколько часов, была нанесена совсем недавно. Человек, который ходил в болота, проводил ее старательно и, более того, на листочке в клетку, вырванном из ученической тетради, составил пояснительную записку. Проблем в достижении конечной цели путешествия не предполагалось. А цель стоила любых трудов.

Вначале идти пришлось по сельской дороге. Щебень похрустывал под туристскими ботинками Отто Генриховича, кружились пауты, солнце перевалило «точку возврата», да и дорога скоро кончилась, растворилась, превратилась в мираж. Это была ненастоящая дорога. Ее строили не немцы. Потом он шел по чудесному лугу, над которым кружили стрекозы, а потом по предболотной земле, где уже не ощущалось твердости и прочности бытия. Наконец возле поваленной старой березы был сделан привал, выпита еще баночка пива, которая уже несколько нагрелась, и из рюкзака появились резиновые полусапожки, а ботинки, аккуратно положенные в полиэтиленовый пакет, заняли их место.

Теперь Лемке шел уже по болоту. Карта его оказалась крупномасштабной. Именно такие находились в планшетках командиров взводов когда-то. Ориентироваться по ней было легко, а то, что сожрало время и наскоро построило взамен, то, что выросло, исторглось из древней земли, из лесов и болот, согласно маршруту превратилось в тридцать строк на листке из тетради. Через сорок минут Лемке оказался вновь на твердой грунтовой дороге и полчаса шел по ней, пока она не привела его к поляне посреди болота, твердой и основательной. Пиво допивать он не стал, посидел на пеньке, снова провел по карте ногтем, прочитал шпаргалку и пошел себе далее, опять по болоту, где однажды провалился все же по колено, ругаясь при этом короткими злыми словами, и наконец вышел на тропу, а после нее — на настоящую дорогу, вымощенную плитами. Она была неширокой, плиты местами отсутствовали или казались поврежденными, отчего Лемке страдал. Он столько раз слышал об этой дороге, что представлял ее каким-то сказочным тротуаром в волшебном городе. Дорога свернула налево и привела к рощице. Лемке ускорил шаг, заволновался и наконец остановился возле озера. На другой стороне этого водоема, небольшого, но безумно красивого, различались хозяйственные постройки. Обойдя озеро по левому краю, он подошел к дому. Это был родовой хутор Лемке, недавно купленный им через подставное лицо.

На хуторе когда-то было шесть хозяйственных построек, теперь осталось четыре: амбар, свинарник, коровник и огромная рига. Сам дом, одноэтажный, но обширный, под черепицей, из трех комнат, сохранился. Сразу за домом, на стороне, противоположной озеру, должен был находиться пруд. Он оказался на месте, примерно такой, каким его оставил старый Лемке при эвакуации.

В озере должен был водиться, кроме всего другого лукавого народца, линь — возлюбленная рыба Отто Генриховича. В пруду старый хозяин выдерживал молодь, выпуская ее потом в озеро.

Хутор не оставлял впечатления брошенного. Сохла на растяжках сеть, две косы, оттянутые до нужной остроты, стояли возле амбара, нужная в хозяйстве утварь валялась во дворе.

Лемке поднялся на порог дома и попробовал открыть дверь. Она подалась. План дома он рассматривал десятки раз. Вот прямо за дверью то, что русские называют сенцами. Еще одна дверь в закуток, где погреб, налево дверь на кухню. Никто не вышел навстречу наследнику старого имущества. Видимо, хозяин, а для Лемке ненужный постоялец, отсутствовал.

Справа от входа обнаружилась газовая плита на две конфорки, баллон. Плита чиста, — констатировал он. В левом углу старенький диван, на нем солдатское одеяло, подушка. На столе — ламповый военный радиоприемник, рядом блок аккумуляторных батарей. Лемке утопил тумблер, покрутил ручки, нашел какую-то музыкальную передачу, выключил приемник. Справа от стола — полки с посудой. Кастрюли, сковорода, вилки, ложки, эмалированные кружки, три армейские фляги, горлышком вниз. На полу — половичок.

Во второй комнате, в спальне, две старинные деревянные кровати. Их происхождение не вызывало сомнения. Здесь предки Отто Генриховича совершали ночные ритуалы. Отдыхали от праведных трудов. Здесь Лемке обнаружил на старом дубовом столе изрядную стопку простыней, опять же армейского качества. На стенах — вырезки из журналов и газет. «Россией правит злобная обезьяна». Рядом — красотки из мужских журналов, большая карта СССР. Джентльменский набор.

Продолжая обход родового дома, он толкнул еще одну дверь. Здесь когда-то был кабинет хозяина хутора. Теперь это был кабинет постояльца. Широкий стол, обтянутый зеленым сукном; естественно, никакого серебряного прибора для письма быть не могло. Какое серебро будет ждать хозяина пятьдесят лет среди болот?